Хлеб печали - Станислава Радецкая
Опять послышался свист, но на этот раз это был не тихий свист болта, но залихватский разбойничий клич. Кусты затряслись, и за ними показалась серая человеческая фигура, перепачканная в грязи. От нее до кареты было не более семидесяти шагов, и Эрнст-Хайнрих выстрелил, почти не целясь. Из-за клубов дыма послышался крик боли и проклятия, и он бросил пистолет наставнику для перезарядки, а сам схватил короткую шпагу, который преподнесли ему в подарок охотники.
- Глупец, иди в карету! – рыкнул на него наставник, перезаряжая его пистолет. – Отсюда лучше стрелять.
Карета качнулась – в ее противоположную дверцу воткнулись сразу три арбалетных болта, почти пройдя ее насквозь, и Эрнст-Хайнрих крепко сжал зубы.
- Что вам нужно? – крикнул он разбойникам. – Разойдемся по-хорошему, пока не пролилось больше крови.
- Деньги, драгоценности, одежда, оружие - глумливо перечислили ему на отвратительном швабском диалекте. – Нас тут дюжина, и каждый стоит двоих. А уж когда пожрем, так и десятерых! Так что свое мы возьмем, господа хорошие, и лучше подобру-поздорову, а то лишний грех нам тоже неохота на себя брать! – разбойники нестройно захохотали. – Мы же добрые христиане, ни одной мессы не пропускаем!
- Раз вы добрые христиане, то должны питать почтение к Слову Божию и к тому, кто несет вам этот свет, - наставник сунул Эрнсту-Хайнриху заряженный пистолет, пока тот говорил. – Иисус дал своим ученикам власть над нечистыми духом и наказал ученикам не брать в путь ничего, кроме посоха. Ничего: ни еды, ни вещей, ни денег. А преемниками его учеников стали епископы.
- Ну, враки! Епископы не ездят в простых каретах! Да будь тут даже сам Христов земной папаша, мы бы и у него деньги и драгоценности забрали – мы-то святым духом питаться не можем: и жрем, и срем, и грешим, чтобы потом отмолить грехи.
Кто-то нетерпеливый опять показался из-за кареты, и Эрнст-Хайнрих выстрелил вновь, но на этот раз, кажется, не попал. Они быстро поменялись пистолетами с наставником, и он с досадой подумал, что, если разбойники накинутся на них разом, он мало что успеет сделать.
Смешки закончились, и он услышал, как главарь отдал короткую и резкую команду, красочно присовокупив к этому длинное ругательство. «Господи, яви чудо!» - взмолился он про себя. Наставник озабоченно копался в своем сундуке, будто тронулся умом. Лицо у него было исступленное.
С ревом и воем, к которому примешивалось беспокойное ржание испуганных лошадей разбойники бросились на карету. От резкого толчка она накренилась, и лошади, напрягая все силы, потащили ее прямо на бревно; тормоза надежно держали колеса, и неловкая махина грозила упасть и раздавить Эрнста-Хайнриха. Он вытащил наставника изнутри в последний миг; разбойники еще раз с гиканьем навалились и опрокинули карету набок. С треском и жалобным кряхтением она упала прямо перед Эрнстом-Хайнрихом, превращаясь в месиво из лохмотьев сукна и кожи, обломков дерева и железа. Одно колесо соскочило с оси и покатилось прочь. Лошади, обезумевшие от выстрелов и переполоха, бросились прочь, волоча за собой кусок от кареты, на котором телепалась попона – кучер клал ее себе под зад.
Эрнст-Хайнрих выстрелил, ранив одного из нападающих, и швырнул в него бесполезный пистолет, закрывая собой учителя. Он успел заметить, что рассек бровь одному из них, и разбойник жалобно, по-женски взвизгнул, роняя дубину.
- Сами напросились, - угрожающе сказал вожак. Он зарос густой черной бородой по самые глаза, что придавало ему зловещий вид. – Проучим их, парни!
Он загоготал, широко раскрыв рот, в котором не хватало зубов, и разбойники медленно двинулись вперед, тесня Эрнста-Хайнриха к краю дороги. Раненый всхлипывал и обиженно бубнил себе под нос, как мальчишка, которому вспыли розог за чужой поступок. Никто не бросался первым, опасаясь наткнуться на шпагу, которую Эрнст-Хайнрих держал перед собой – они наступали молча и угрюмо, будто злые и голодные волки. Один шаг, второй – вот-вот нападут.
Совсем рядом раздался волчий вой – посреди дня, сильный и пронзительный. Эрнст-Хайнрих подумал, что кто-то из разбойников сошел с ума от бродячей жизни, и крепче сжал эфес, готовый ударить первого, кто нападет, но внезапно на дорогу из леса мягко выпрыгнул настоящий волк, огромный и свирепый.
Разбойники смешались, и на мгновение показалось, будто они превратились в стадо овец – так они отпрянули, сбившись в кучу. Эрнст-Хайнрих чуть не выронил шпагу из рук; он еще не встречал волков, которые добровольно выходили бы к людям, там, где пахло порохом и железом. Зверь не остановился и клубком бросился на ближайшего к нему человека. Мощные челюсти сомкнулись на горле несчастного, и Эрнст-Хайнрих с отвращением услышал, как в горле у того что-то булькает, а затем раздался неприятный звук ломающихся костей. «Пресвятая Мария, - суматошно подумал он, - а я и не слышал, чтобы здесь водился волк-людоед».
Для разбойников этого оказалось чересчур, они дрогнули, а затем ринулись прочь, не разбирая дороги, оставив умирающего на дороге. Первым бежал стенающий, стирая на ходу кровь с лица; она заливала ему глаза, и он спотыкался на каждой кочке. В конце концов он растянулся в пыли, получил пинок под зад и неловко побежал на четвереньках, слепо мотаясь из стороны в сторону.
Отступать было некуда. Они стояли на краю дороги, и позади была канава, в которой шныряли головастики. Эрнст-Хайнрих не двигался, глядя на зверя, который замер с окровавленной мордой, наступив лапой на грудь убитому.
- У вас есть что-нибудь, чем можно пугнуть его? –едва шевеля губами спросил Эрнст-Хайнрих у наставника. – Он один, может быть, уйдет.
