Последний рейс «Фултона» (повести) - Борис Михайлович Сударушкин
После отбоя Тихон вышел на палубу. Ребята уже угомонились, река едва заметно покачивала «Фултон», и мягкие волны с плеском накатывались на покатый песчаный берег.
Тихону опять представилась девушка в белом платье — и вспомнилась Маша Сафонова, с которой познакомился в Волжском монастыре. Под видом богомольца он проник туда, чтобы разоблачить иеромонаха Варлаама — начальника перхуровской контрразведки Сурепова.
Кто знает, как бы закончилась эта операция, если бы его не выручила Маша. А потом Тихону пришлось ее отца — церковного старосту — арестовывать.
«Так вот какая твоя вера...» — только и сказала ему девушка.
Тихон решил, что больше они не встретятся — разные дороги выпали им в жизни. Но однажды увидел девушку возле проходной ткацкой фабрики и узнал от сестры, что Маша после ареста отца похоронила мать и на фабрику устроилась.
Подумалось тогда Тихону — может, одной стали они теперь веры, совпали их дороги?
В последний раз он встретился с Машей в госпитале, куда попал после ареста предателей-военспецов. Только грустная у них встреча получилась. «Тебя прошлое назад не тянет, а для меня оно как камень на шее, — сказала тогда девушка. — Не надо нам встречаться. Может, когда-нибудь я сама найдусь. Если еще буду нужна тебе», — печально добавила она.
А в день отплытия «Фултона» проститься с Тихоном на припал пришла сестра, протянула записку от Маши и объяснила:
— Вчера отряд наших ткачей на фронт уходил, на фабрике митинг собрался. Гляжу, Маша тоже в отряде — на голове косынка с красным крестом, а через плечо сумка с бинтами. Оказывается, она медицинские курсы кончила, у нас на фабрике организовали. Меня заметила, подбежала и эту записку попросила передать. Я ей ничего и сказать не успела.
Прочитав записку, Тихон закружил сестру по причалу.
— Ты что, шальной? — испуганно закричала она, а сама не могла скрыть радости за брата — боялась, что революция забрала его сердце целиком. А разве можно новую, светлую жизнь без любви строить?
В своем письме Маша писала, что отряд ткачей направляют на Юго-Восточный фронт.
Штаб этого фронта находился в Симбирске — там «Фултону» предстояла остановка. Наивно было надеяться на встречу, но Тихон ждал этого города с нетерпением, несколько раз перечитывал строчку из Машиного письма: «Теперь я другая и надеюсь, мы еще встретимся с тобой...»
Подошел историк Чернавин, насмешливо спросил, заглянув Тихону в лицо:
— Не спится, молодой человек? Проблемы мировой резолюции покоя не дают или сугубо личные дела?
— И о мировой революции не грех помечтать — сразу бы войне конец, — досадуя, что не удалось побыть одному, ответил Тихон.
— Так-то оно так, но о ней почему-то не Ленин, а зсе больше товарищ Троцкий говорит. Впрочем, не будем об этом. Сейчас вам, наверное, не до политики.
— Почему это? — Тихон уловил в голосе Чернавина какую-то недосказанность.
— Назад! — вдруг закричал историк, оттолкнув Тихона от борта в глубь шкафута.
Тихон успел увидеть, как с верхней палубы упала чугунная чушка, переломила деревянные перила и бухнулась в воду.
— А ведь я вам, товарищ Вагин, жизнь спас, — с расстановкой, как бы преодолевая испуг, проговорил Чернавин.
— Чертовщина какая-то, — пробормотал Тихон. — В трюме этих чушек много. Но как она на верхней палубе оказалась?
Тут они услышали над головой торопливые шаги.
— Вы уверены, что она упала без посторонней помощи? — многозначительно спросил Чернавин и пристально посмотрел на Тихона, явно ожидая, как тот поступит.
Но Тихон не тронулся с места — разоблачать Черного было еще рано...
Перелом
Появление на «Фултоне» Сергея Охапкина помогло не только раскрыть Черного, но и значительно облегчило наблюдение за ним — одному Тихону справиться с заданием было бы гораздо труднее.
Чекисты как бы разделили обязанности — Сергей следил за Черным на берегу и передавал его под наблюдение местных чекистов, а Тихон — на «Фултоне», чтобы в нужный момент пресечь диверсию.
В Казани для старших колонистов устроили экскурсию по городу. Экскурсовода не надо было искать — им стал историк Чернавин. Вместе со всеми пошел и Тихон.
Город производил странное, двойственное впечатление — рядом с шатровой русской церковью соседствовала татарская мечеть, возле глинобитных восточных строений с окнами во двор — роскошные европейские особняки, напротив чайханы шумел русский трактир. Все переплелось, перепуталось в этом необычном городе.
Чернавин увлеченно рассказывал о взятии Казани Грозным, как двести лет спустя этот же город штурмом брали войска Пугачева, в которых бок о бок с русскими сражались татары и башкиры, а Тихон думал об одном — удастся ли казанским чекистам проследить, с кем встретится Черный?
Но и на этот раз наблюдение за Черным прошло удачно...
Корзины сушеных яблок, подаренных в безвестном селе, колонисты уничтожили моментально. Три ландринки, которые выдавали им к цикорному чаю, — вот и все, чем могли побаловать детей на «Фултоне». Конечно, этого было мало, но никто не ожидал, к каким неожиданным последствиям это может привести.
Когда «Фултон» отошел от Казанской пристани, чем-то расстроенный начальник колонии пригласил Тихона в трюмное помещение, где на ночь размещался отряд Ефимова.
На дощатом настиле в два ряда стояли кровати — обычные деревянные козлы с натянутой на них парусиной, сверху — соломенный тюфяк, одеяло из бумазеи и набитая соломой подушка.
Сбившись в кружок, в дальнем конце трюма сидело несколько мальчишек в рубашках, но без штанов. Перед ними — воспитатель Ефимов.
— Паршивцы! Дармоеды! — ругал он мальчишек. — Что вы со мной делаете?! Как в таком виде я вас теперь на палубу выведу?
Непривычно было слышать Тихону, как кричит Ефимов, — думал, он и голоса не может повысить. Но еще больше удивился, когда увидел лицо воспитателя — злое и жестокое, словно перед ним сидели не испуганные дети, а кровные враги, которых нельзя ни простить, ни понять.
Услышав шаги, Ефимов обернулся, сказал Сачкову, при этом настороженно поглядывая на Тихона:
— Полюбуйтесь на этих бестолковышей. Старик-татарин продавал на пристани сладких петушков на палочке, так они обменяли на них штаны и в таком вот виде явились на пароход.
— Что за ерунда? Какие петушки? — не мог взять в толк Тихон.
Ефимов не успел ему ответить, как бойкий мальчишка в рваной соломенной шляпе показал красного сахарного петушка на неровно обструганной палочке.
— Татарин каждому по штуке дал, — и мальчишка опять засунул обсосанного петушка в рот, будто испугался, что взрослые отнимут его.
— Почему же вы штаны отдали, а не рубашки? — удивился Тихон. — Все бы лучше.
Тот же мальчишка в рваной шляпе ответил:
— Да-а, мы ему рубашки давали, а он не берет — у него их уже целая куча наменена.
— А вы куда смотрели? — обратился Тихон к Ефимову.
— Я и глазом не успел моргнуть, как они без штанов остались, а старика-татарина и след простыл.
— Таких безответственных детей, видимо, нельзя отпускать на берег, — раздраженно проговорил Сачков. — Вы тоже хороши.
Ефимов даже не оправдывался:
— А может, что-нибудь найдется для них?
— Запасной одежды для мальчиков нет. Есть только несколько платьев для девочек.
— Взять подлиннее, пусть в платьях ходят, — посоветовал Тихон.
Ребята в углу заволновались, мальчишка в шляпе решительно сказал за всех:
— Не-е, девчачьи платья мы не наденем. Чтоб над нами все смеялись, да?
— Ну и ходите голыми! — опять вспылил Ефимов.
— Неужели ничего нельзя придумать? — улыбнулся Тихон. — Может, сшить им набедренные повязки, как у
