Герои и битвы. Военно-историческая хрестоматия. История подвигов, побед и поражений - Константин Константинович Абаза
Часто бродячие шайки ратных людей подходили к монастырским стенам для торга: приносили вино, овощи, а взамен получали крепкий монастырский мед. При этой торговле затевались ссоры, случались драки и даже убийства. Вот, раз, пришел трубач Сапеги, по имени Мартьян, попросил дать ему самого крепкого меду. Его напоили и захватили в плен. Этот Мартьян полюбился воеводам, потому что бранил свою веру, ругал поляков и заранее предсказывал, что они будут делать сегодня или завтра, причем все, как он говорил, так и сбывалось. Стали брать его на вылазки, и тот показал себя добрым рубакой; в монастыре ходил по стенам, указывал пушкарям, куда лучше брать цель, – одним словом, считался самым верным и полезным человеком. Воевода Григорий души в нем не чаял, спал с ним в одной комнате, одевал в богатую одежду и посылал по ночам в дозор. Пришел как-то в обитель и другой пан, глухонемой от рождения. Неизвестно, отчего он предался, но только послужил обители верой и правдой. Где показывался глухой, там все бежали. Он не боялся ни пеших, ни конных врагов; пальбы не слышал, крика тем более – и рубил, как машина, пока не вывалится меч. Больше всего он принес пользы тем, что выдал Мартьяна. Долго не верил извету воевода, наконец, приказал его пытать. И показал Мартьян под пыткой, что действительно хотел попортить пушки, поджечь, что он пересылался со своими и на днях готовился впустить их в обитель; повинился во всем и умер под пыткой. Еще славился между защитниками Ананий Селевин, монастырский слуга, и никто из смелых поляков не смел нападать на него прямо, а старались убить его из ружья. Анания все знали, и конь был у него приметный: такой быстрый, что выносил его из самой середины литовских полков. Если из монастыря шли за дровами или косить траву, или полоскать белье, то всегда уже с ними – глухой пан пешком и Ананий на коне. Вдвоем они останавливали целую роту польских копейщиков. Однажды налетел на Ананию сам Лисовский, но тот не подпустил его даже близко: спустил стрелу, которая оторвала ему кусок уха и сам ускакал. Сначала поляки убили у него лошадь, а когда он стал выезжать на другой, ранили его самого в ногу, один раз, потом другой, и смелый боец, как слег в постель, так больше и не встал. В начале мая пришло в обитель двое служек и принесли от старца Авраамия грамоты к архимандриту, братии, воеводам и всем людям. Келарь писал: «Помните крестное целование; стоять против неверных крепко и непоколебимо, жить неоплошно и накрепко беречься литовских людей».
С праздника Св. Николая Чудотворца, когда расцвела весна, цинга стала уменьшаться и мало-помалу прекратилась вовсе. Зато и неприятель собрался к концу этого месяца; набралось его столько же, сколько было осенью. Явились Сапега с Лисовским. 27 мая они объехали со всех сторон обитель, осмотрели, а вечером литовские и польские люди скрытно подползли к стенам: лезли по канавам, оврагам, прятались по ямам, таща с собой принадлежности для приступа. Защитники не дремали. Как только на Красной горе грянули пушки, в тот же миг вскочил неприятель на ноги, стал приставлять лестницы и подниматься наверх. Поляки рассчитывали взять обитель сразу: они знали, что число ее защитников не превышало одной тысячи. Однако они ошиблись. Отбивались не только ратные люди, но даже женщины, подростки. Так же, как и в первый раз, защитники пуще всего не допускали ставить лестницы, палили из пушек, громили из пищалей, кололи через окна, метали камни, лили кипящую смолу, бросали горящую серку и засыпали глаза известью. Бились всю ночь. Утром неприятель отступил; защитники отворили ворота и кинулись в ров, где поймали до 30 человек живыми, да подобрали раненых и мертвых. Пленников сейчас же засадили за ручные жернова, чтобы мололи на братию зерно: эта работа продолжалась до конца осады. Незадолго до Спаса Преображения подошли к неприятельским ватагам пан Зборовский со своими полками да русские изменники Лев Плещеев и Федор Хрипунов. Сейчас же явились от них посланные и объявили воеводам, что Москва уже сдалась и что царь Василий Иванович в плену, так они бы, воеводы, не мешкая сдавали обитель; иначе к ней подойдут все польские и литовские люди, сколько их есть: тогда уж челобитья не примут, возьмут обитель силой и не оставят камня на камне. Наши отвечали, что скорее перебьют друг друга, чем сдадутся, на том переговоры и закончились. Между тем пан Зборовский, за кружкой меда, подсмеивался над Сапегой и Лисовским: «Что вы, – говорил он, – тут без дела стоите над этим лукошком? Взять бы его, опрокинуть, да всех ворон передавить». Подстрекнул он панов, и пошли они на приступ в ночь на 1 августа. Хотя в монастыре оставалось не более двухсот защитников, однако и эта горсть умела отбиться почти без всякого урона; убита на стенах лишь одна женщина; неприятель же, напротив, потерпел большой урон, особенно в полках Зборовского, который сам теперь стал посмешищем у польских панов. Это был последний приступ. Неприятель прослышал, что царский племянник Михаил
