Герои и битвы. Военно-историческая хрестоматия. История подвигов, побед и поражений - Константин Константинович Абаза
В царствование Василия Ивановича Шуйского, в самый разгар смуты, иноки и небольшое войско, засев в этих стенах, зорко берегли свою обитель; далеко во все стороны вокруг монастыря не было от них ни прохода, ни проезда воровским шайкам. Гонца ли пошлют ляхи – монастырские слуги поймают и грамоту отнимут; шайка ли бредет беспечно на промысел – ратные люди накроют ее в темном лесу, разобьют, а пленных приведут в обитель и поставят на работу; хлеба ли мало в Москве, денег ли просят – из обители везут туда и хлеба, и деньги. «Доколе мы будем терпеть это воронье гнездо?» – спросили ляхи у тушинского царька. – «Пусть повелит твое благородие смирить их, а если добром не покорятся, так мы их разнесем!» – царек согласился и 23 сентября подошла к монастырю по Московской дороге ватага в 30 тысяч разного сброда, под начальством гетмана Сапеги и лихого польского наездника пана Лисовского. Монастырь издавна славился своим богатством: было в нем много серебра, золота, драгоценностей, большие запасы хлеба и овса. Военной силой правили воевода князь Григорий Долгорукий и Алексей Голохвастый: оба знали свое дело хорошо. Как только воеводы увидели приближение врагов, вышли им навстречу и выдержали бой; им надо было выгадать время, пока жители монастырских слобод переберутся в обитель и сожгут свои дома. Когда это было исполнено, воеводы отступили. Народу накопилось в обители больше, чем она могла вместить. Еще при первой вести о намерении ляхов, жители окрестных селений искали надежного убежища в крепких монастырских стенах; добрый архимандрит Иоасаф никому не делал отказа; собственно же ратных людей было немного: кроме нескольких десятков иноков да служилых людей, знавших ратное дело, прочую силу составляли поселяне, вовсе необученные, к бою непривычные. И таких-то защитников набралось не больше 3 тысяч. Их разделили на два разряда: один – для службы внутренней, другой – для вылазок или для помощи в разных местах ограды; первых подчинили особым головам – из иноков, или же дворян, и поставили их к стенам, башням, к воротам и подошвенным бойницам. Каждой сотне указали свое место. Когда все распоряжения были кончены, то воеводы, а равно все чиновные и простые ратники, собравшись к гробу Чудотворца, целовали крест на том, чтобы всем дружно стоять за святыню и до последней капли крови охранять ее от поругания иноверцев.
На другой же день польские ватаги обошли вокруг монастыря и, высмотрев лучшие места, стали таким образом: Сапега – на Дмитровской дороге, Лисовский – за Терентьевской рощей; оба стана прикрыли крепкими окопами, на всех дорогах поставили заставы. Польские и литовские люди, прежде чем начать осаду, сделали попытку взять монастырь обманом. Они прислали в обитель грамоту, в которой прельщали защитников лестью и в то же время грозили карой. «Мы вам добра хотим, – писали, – отдайте лучшие стены; а не отдадите, так знайте, что мы с тем пришли, чтобы не отходить, пока не возьмем монастыря, и не перебьем всех до последнего!» – Осадные воеводы, посоветовавшись с архимандритом, послали такой ответ: «Напрасно вы нас прельщаете! Разве нам можно оставить нашу святую, истинную, православную веру и покориться еретическим законам?
Ни за какие блага во всем мире мы не откажемся от своего крестного целования и останемся верны царю нашему Василию Ивановичу». Сапега, получив ответ, немедленно приступил к осадным работам. В ночь на Покров он велел прикатить туры и ставить батареи, числом девять, у Красной горы; кроме того, выкопать широкую и глубокую траншею, вплоть до Глиняного оврага. Когда батареи были готовы, 63 орудия открыли пальбу в монастырь калеными и обыкновенными ядрами. Однако стреляли целый день по-пустому: если каленые ядра и попадали иногда в кельи, то монахи бережно выносили их вон и кидали в лужи. Лисовскому хотелось, прежде всего, занять мельницу близ Подольного монастыря.
Но, к счастью, ночь случилась лунная: наши заметили его умысел, сделали вылазку и не только отбили мельницу, но еще самого Лисовского ранили в руку. Через несколько дней поляки вывели сзади монастыря подступной ров, из которого повели подкоп под Круглую башню (на плане под № 7). Сапега, в надежде, что дело идет к концу, устроил большой пир на все войско. Целый день у них в стане пели, играли на трубах, пили, скакали на лошадях вокруг монастыря, стреляли ради удальства, а ночью пошли на приступ. Пьяные ратники тащили лестницы, катили перед собой на колесах рубленные тарасы или прикрывались дощатыми щитами; они шли без всякого порядка, с шумом, криком, трубным звуком; многие едва держались на ногах. Со всех сторон грянули монастырские пушки – приступ был отбит; неприятель побросал свои лестницы, тарасы, щиты, а наши утром все это подобрали и пожгли на дрова.
Осада Троицко-Сергиева монастыря
Недалеко от обители был монастырский огород: капуста росла, не успели ее снять. Через неделю после приступа литовские люди забрались в огород за капустой. Как только наши их увидели – спустились на веревках и кинулись в огород: многих побили, переранили, а тут же, кстати, воеводы вышли на вылазку.
Выйдя из Конюшенных ворот (на плане № 2), вылазка разделилась: одна часть пошла через огород к Служней слободе, другая – на Княжее поле, а потом влево, через Глиняный овраг, против батарей, на Красной горе. С обеих сторон бой был большой и многие пили смертную чашу. В конце октября воеводы опять вышли из обители; на этот раз они наметили две дальних заставы – ротмистра Брушевского, у Мишутина оврага, и ротмистра Сумы, на Княжем поле. Рота Брушевского была захвачена врасплох, сам ротмистр попал в плен; рота Сумы опрокинута в овраг и рассеяна. С торжеством воеводы вернулись в обитель. Здесь стали пытать пана Брушевского, с намерением выведать: сколько у неприятеля войска и что он намерен делать. Ротмистр под пыткой показал, что войска у них до 30 тысяч, что они положили не отходить от стен, пока не возьмут монастырь; взять же хотят долгой осадой, частыми приступами и подкопом. И, правда, с каждым днем защитникам становилось все труднее и труднее. Неприятель осел вокруг обители так близко, что монастырским людям нельзя было выйти зачерпнуть воды или напоить скот. В обители настала теснота великая. Народу набралось, как сказано, много, а укрыть его было негде. Время стояло осеннее, дождь, слякоть; народ жался, где попало; больные женщины лежали на ветру, на дожде. Кто успел захватить лесу, сделал себе шалашик, а большей частью оставались без всякого крова. Богатства лежали
