Рафаэль Сабатини - Скарамуш. Возвращение Скарамуша (сборник)
Андре-Луи отправился к крестному и встал у его постели.
– Вы опасно больны, сударь, – сообщил он ему.
Большая голова в ночном колпаке приподнялась над подушками; в глазах господина де Керкадью промелькнуло беспокойство.
– С чего ты взял, Андре?
– Так мы оба должны сказать Алине. Я только что узнал о намерении принцессы включить ее в свою свиту для поездки в Турин. Я не знаю другого способа помешать вашей племяннице, кроме как вызвать в ней тревогу за вас. Следовательно, вы должны серьезно заболеть.
Седеющие брови крестного сошлись у переносицы.
– В Турин, вот как! А ты не хочешь, чтобы она ехала.
– А вы, сударь?
Господин де Керкадью задумался. Мысль о разлуке с Алиной его огорчала. Присутствие племянницы скрашивало ему одиночество изгнания, смягчало тоску жизни среди чужих людей в этом временном пристанище. Но господин де Керкадью всегда угождал желаниям других, забывая о себе.
– Если девочка так хочет… Здешняя жизнь так скучна…
– Зато куда более безопасна, сударь. – И Андре-Луи заговорил о фривольности жизни двора, которая полна всевозможных угроз. Если бы госпожа де Плугастель тоже сопровождала Мадам, дело обстояло бы иначе. Но Алина будет совсем одна, и неопытность сделает ее уязвимой для неприятностей, поджидающих привлекательную девушку в светском обществе. И потом, какие бы радужные надежды ни питала она сейчас, в далекой Савойе все, возможно, обернется по-другому. Алина может почувствовать себя одинокой, несчастной, а рядом не будет никого из близких, чтобы прийти ей на помощь.
Господин де Керкадью сел в постели и, поразмыслив, признал правоту крестника. И потому вернувшаяся вскоре Алина застала обоих заговорщиков, ожидавших ее, во всеоружии.
Андре-Луи встретил ее в гостиной. Они не виделись с того самого момента, как не слишком тепло расстались в Шенборнлусте.
– Я так рад тебе, Алина. Господин де Керкадью совсем нездоров. Его состояние серьезно беспокоит меня. Какая удача, что ты вот-вот освободишься от своих обязанностей при Мадам! Твоему дядюшке требуется гораздо больше заботы, чем та, которой его могут окружить чужие люди или неумеха вроде меня.
На лице девушки отразился испуг. Андре-Луи понял, что причиной тому – не только страх за дядюшку, как бы ни глубока была ее нежная любовь к нему. Ее решимость держаться при виде жениха с надменным достоинством мигом испарилась.
– Я должна была сопровождать Мадам в поездке в Турин, – произнесла она тоном глубочайшего разочарования, уязвившим Андре-Луи до глубины души.
– Что ж, нет худа без добра, – сказал он спокойно. – Болезнь дяди избавит тебя от неудобств скучного путешествия.
– Скучного?! О Андре!
Он притворился изумленным.
– Ты полагаешь, оно не будет скучным? О, я уверяю тебя: путешествия почти всегда скучны. И потом, этот туринский двор! Он печально знаменит своей серостью и однообразием. Дорогая, можешь считать, что необходимость остаться – это чудесное избавление. У тебя появилась очень веская причина просить Мадам об отставке. Сходи проведай господина де Керкадью и скажи потом, не следует ли вызвать врача.
Андре-Луи увлек невесту наверх, и таким образом обсуждение было закрыто.
Господин де Керкадью был скверным актером, к тому же он чувствовал себя виноватым, поэтому свою роль сыграл из рук вон плохо. Он боялся чрезмерно встревожить племянницу, и, если бы не Андре-Луи, она ушла бы от него полностью успокоенной.
– Необходимо убедить его, что он совсем не так плох, – сказал Моро, как только они оказались за дверью больного. – Не нужно его волновать. Ты видела, я старался как мог. Но я уверен, мы должны пригласить доктора. Я очень рад, что ты остаешься, Алина. И твой дядюшка, я знаю, тоже обрадуется, когда я ему скажу, хотя, конечно, виду не подаст.
Больше о Турине они не упоминали. Тревожась за господина де Керкадью, Алина даже не стала дожидаться отъезда Мадам и незамедлительно перебралась в «Три короны». Мадам не скрывала досады, но отказать фрейлине в отставке по такой уважительной причине не могла.
Андре-Луи поздравил себя с легкой победой. Ни он, ни госпожа де Бальби, вдохновительница его замысла, не догадывались, что битва при Вальми и ее последствия опрокинут все их расчеты.
Глава VIII
Вальми
Двадцатипятитысячное войско эмигрантов рвалось в бой. Их подстегивало быстрое сокращение ограниченных средств, бо́льшую часть которых принцы выложили за красивые мундиры, прекрасных лошадей и снаряжение, придававшее воинству такой непревзойденный парадный блеск. Принцам пришлось занять подобавшее им место во главе этой блистательной армии – к большому неудовольствию Месье, предпочитавшего сидячий образ жизни и ненавидевшего любые виды физических упражнений. Однако судьба уготовила графу Прованскому определенную роль, и он должен быть играть ее вопреки тому, что природа отказала ему в необходимых дарованиях.
В арьергарде великолепных колонн тянулась длинная вереница армейских повозок, среди которых выделялись два внушительных деревянных сооружения на колесах, представлявших собой монетный двор. Принцы везли с собой печатный станок для производства фальшивых ассигнаций, которые уже наводнили Европу и вызвали серьезное беспокойство правительств. Месье торжественно клялся, что король Франции примет на себя обязательство по их обеспечению. Он также пообещал, что они не будут пущены в обращение до вступления войск на территорию Франции. Но обещание было нарушено, и под давлением иностранных союзников принцу в конце концов пришлось отказаться от столь необременительного способа пополнения взятых взаймы и стремительно таявших миллионов.
Бок о бок с эмигрантами следовали прусская и австрийская армии. Эмигранты простодушно верили, что цель союзников заключается в том, чтобы освободить короля, покончить с анархией и вернуть Францию ее законным правителям – иными словами, «отвоевать Трон и Алтарь», как гласил родившийся в Кобленце лозунг, – довольно наивное заблуждение для людей, считавших себя спасителями Европы, на помощь которым человечество готово было самоотверженно отправить своих детей. Они будто не слышали остроты австрийского императора, отпущенной им в ответ на призыв спасти Марию-Антуанетту: «У меня действительно есть сестра во Франции, но Франция мне не сестра». Австрийская августейшая фамилия произвела на свет слишком много великих княжон, чтобы всерьез тревожиться о судьбе одной из них, пусть даже та и сделалась французской королевой. Что действительно интересовало Австрию, так это возможность вернуть Лоррен, некогда принадлежавший австрийским князьям. Аналогичные цели преследовала и Пруссия, которая намеревалась аннексировать Франш-Конте. Война давала обеим державам прекрасную возможность поправить баланс, который был некогда нарушен одержимым манией величия Людовиком XIV, опустошившим Пфальц.[198]
