За золотым призраком - Владимир Иванович Буртовой
Дункель положил руку на локоть Кугеля, предостерегая от громких гневных слов – за спиной, в открытой двери машинного отделения показался Русский Медведь. Механик мятым уже платком вытер мокрое от пота обожжённое лицо, присел на низенький порог – одним ухом прислушивался, не плещет ли где у днища как-то просочившаяся вода, а вторым слушал крики мелькающих над яхтой чаек. Вахтенных – Роберта на штурвале, японца и негра – Отто не опасался, они по-немецки не понимают ни слова. А этот русский – другое дело.
– Жарко? – будничным тоном по-немецки спросил Отто у механика. – Ты где воевал, Штефан? На каком фронте?
Механик при упоминании своего имени вздернул брови. В зеленых глазах застыло недоумение, но искреннее оно было или ловко-притворное, понять было трудно. Он извиняюще улыбнулся, попытался было развести руки в стороны, да дверной проем не столь широк.
– Спрашивайте по-английски, господин сенатор. Я вас не понял. О чем вы хотели спросить меня?
– Вот как? – Отто сделал вид, что крайне удивлен, и перешел на английский. – А мне господин Кельтман говорил, будто ты довольно прилично говоришь на нашем языке. Ты ведь долго жил в Германии, должен многое понимать, хотя бы разговорную речь, если грамматику тебе не успели там преподать! – Дункелю хотелось знать, понял ли этот варвар их разговор? И вообще надо быть с ним поосторожнее, сам Аид не знает, что за мысли бродят в голове Русского Медведя!
Степан Чагрик, по спине которого волной прокатилась судорога ярости, хотел было тут же со злостью ответить, что из Дахау он вынес с десяток слов, из лексикона эсэсовской ругани, в том числе и это слово, которое только что сквозь зубы прохрипел толстомордый Кугель: «Шлиссен! Шлиссен!»
«Стоп, Степан Иванович, сто-оп! Тут-то не было, как говаривала моя маленькая дочурка Аннушка в мирные предвоенные годики… Не годится без нужды пылить. А ну, браток, давай жать на тормоза до упора! Сам черт не знает, кого они надумали здесь стрелять!» – вовремя спохватился Чагрин, провел платком по лицу, собираясь с мыслями. Сделал над собой изрядное усилие, в шутливом тоне ответил:
– В Дахау тогда еще не успели открыть для нас, одетых в шикарные полосатые смокинги с номерами, факультета по изучению иностранных языков, господин сенатор. Да и сами педагоги, похоже, едва осилили начальное образование… совместно со своими овчарками. Три года, как тупоголовые дятлы, долбили нам, полулюдям и недочеловекам, одно и то же: «Встать! Сесть! Шапки долой! Смирно!» Из более светской речи я довольно сносно усвоил очень приличный оборот: «Махен ди мунд ауф!» Вот, пожалуй, и весь словарный запас смертника, господин сенатор. С этим запасом идти свататься к приличной немецкой девочке – кур смешить, как у нас на Руси говорят, не так ли? – И стиснув зубы, выдохнул протяжно, словно на секунду приоткрыл клапан души, чтобы выпустить накопившуюся ненависть: – Свой-то язык стал забывать за столько лет…
– Вижу, тоскуешь по своей России. – Отто живо повернулся к морю спиной, охватил пальцами леерное ограждение для устойчивости на зыбкой палубе. – Скажи честно, Штефан, хотел бы ты вернуться нах хаузе? – спросил, словно признание этого бывшего власовца могло ему объяснить нечто важное.
– Хотел бы я вернуться домой, господин сенатор? Чтобы и меня заставили десять лет корчевать зимнюю тайгу? Вы имеете хотя бы отдаленное представление, что такое есть наша зимняя тайга? Нет? А жаль… Я имею в виду, жаль, что хотя бы по рассказам ваших соотечественников, которые там побывали, вы не представляете себе Сибири. А мне довелось однажды в Мельбурне поговорить с моряком из Владивостока, с Сашком Шмаровозом, так его звали. Так он порассказал, каково работалось нашему горемыке – бывшему военнопленному, под конвоем своих же родных солдатушек… А воевал я сначала под Тулой, потом на Курской дуге. Должно, слышали про такую? Дали мы вашему фюреру и его генералам прикурить! – Степан не удержался, чтобы не щелкнуть по носам этих спесивых немцев. Пусть не суются в чужую душу, фашисты недобитые! Ишь, знать им хочется, тоскует ли «Штефан» по России… Если бы знал, что там объявлена полная амнистия тем, кто побывал в немецком плену не по своей воле, – морским крабом по камням пополз бы домой, к жене Раечке и к дочурке, у которой теперь, наверняка, есть уже и свои детишки…
О страшных танковых боях на Курской дуге Отто знал хорошо, понял и смысл неприкрытого намека о фюрере. Он поджал губы, пронзил механика колючим взглядом, но тот, высказавшись, смотрел уже на море, на чаек, и, казалось, напрочь забыл о собеседнике. «Как был упрямым бараном, таким и подохнешь… вскорости! – подумал с ненавистью Отто. – Зря таких оставляли живыми в концлагерях! Надо было всех – головой в печь! В печь! Чтобы только пепел полетит по ветру! Ишь, свинья русская, великого фюрера поминает… Если бы не бездарные генералы, которые прошляпили первое же сражение под Москвой…»
Степан не стал ждать ответа на свою злую реплику – реакцию сенатора он и так почувствовал по «ласковому» взгляду, которым тот одарил его, молча привстал с порожка и загремел ботинками по трапу в машинное отделение.
– Ну погоди, недожаренный Медведь! Дай только добраться до места, а там я покажу тебе и Курскую дугу и Сталинград! – Дункелю до дикости вновь захотелось выхватить пистолет и тут же влепить всю обойму в темноволосый затылок механика. – Не-ет, для нас с этим русским война, похоже, не кончилась! И коль скоро судьба снова свела вместе, так запросто мы не разойдемся! – Он еще не знал, что именно предпримет, чтобы примерно наказать Штефана за открытую дерзость, но что накажет крепко – в этом сомнений не было никаких.
Фридрих без особого труда разобрал сдавленное, сквозь зубы высказанное фрегаттен-капитаном: его мысли можно было прочитать и по бледному лицу столь же четко, словно снимок на отличной фотобумаге. Кугель присвистнул и как бы подумал вслух, не глядя ни на пустой дверной проем машинного отделения, ни на моряков, которые с боцманом вместе трудились на корме, сколачивая плот:
– Видит мой бог, перестрелять бы потом этих всех… до единого! Разве что Клауса оставить, этот парень что надо! Вот только мельбурнская полиция начнет приставать с дурацкими вопросами, на какой остановке сошли моряки господина Кельтмана? И правда ли, что они сами решили вплавь добираться до Австралии, не желая больше пользоваться такой роскошной яхтой…
– Ишь ты, что надумал, – медленно отозвался Отто, похоже, приняв слова штурмана серьезно, а не как шутку.
