Бернард Корнуэлл - Арлекин. Скиталец. Еретик (сборник)
– Сплотились! – скомандовал Кобгем.
Кони были над ними, огромные и высокие, копья неслись прямо в грудь, топот копыт и звон доспехов ошеломлял. Французы победно кричали, пригнувшись в броске.
– А теперь убьем их! – крикнул Кобгем.
Копья ударили в щиты, Томас опрокинулся навзничь, и копыто задело его по плечу, но кто-то сзади подхватил его и прижал к вражескому коню. В тесноте было не взмахнуть мечом, щит примкнул к боку, в ноздрях стоял запах крови и конского пота. Что-то ударило его по шлему, отчего в голове зашумело и в глазах потемнело, но чудесным образом давление пропало; перед ним мелькнул кусочек дневного света, и он, шатаясь, шагнул туда, размахивая мечом.
– Щит выше! – послышался голос, и Томас инстинктивно повиновался.
Щит тут же разлетелся. Туман перед глазами пропал, и Томас увидел перед собой яркую попону, а слева, в стремени, ногу в кольчужном башмаке.
Он вонзил меч в брюхо коню, и животное шарахнулось в сторону, таща Томаса за собой за застрявший меч. Неистовым рывком ему удалось освободить клинок, так что тот с размаху стукнул по английскому щиту.
Атака не прорвала строй, а ударилась в него, как море в скалу. Кони отпрянули назад. Английские латники шагнули вперед – рубить всадников, а те побросали копья и взялись за мечи. Томаса оттеснили в сторону. Он тяжело дышал, в голове стоял туман, кровь заливала глаза. Голова превратилась в комок боли. Перед ним лежал мертвый лучник с пробитой копытом головой. Почему на нем не было шлема? Потом латники откатились назад. Новые всадники пробрались сквозь убитых, усиливая напор; все стремились к высокому знамени принца Уэльского. Томас со всей силы ударил щитом по конской морде, ощутил скользящий удар по мечу и вонзил клинок коню в бок. Всадник сражался с кем-то с другой стороны коня, и Томас, увидев небольшой просвет между его кольчугой и высокой лукой седла, ткнул мечом в живот француза. Он услышал, как злобный крик перешел в стон боли, а потом конь стал оседать на него. Оттолкнув кого-то, Томас отскочил, прежде чем конь упал, гремя броней и молотя копытами. Английские латники обступили умирающее животное, готовясь встретить нового врага. Какой-то конь с глубоко засевшим в задней ноге железным гарро встал на дыбы и колотил передними копытами. Другой конь попытался укусить Томаса, и тот ударил его щитом, а потом замахнулся на всадника мечом. Француз метнулся прочь, и Томасу пришлось высматривать нового врага.
– Пленных не брать! – кричал граф, увидев, как кто-то пытается вывести француза из сечи.
Граф отбросил щит и орудовал мечом, как дровосек топором, держа его обеими руками и вызывая французов подойти к нему. И они подходили. Новые и новые всадники проталкивались в мясорубку. Казалось, им нет числа. Один француз нижним краем щита ударил англичанина по шлему, повернул коня и вонзил меч в спину лучника, снова повернулся и сразил все еще оглушенного щитом латника.
– Монжуа Сен-Дени! – кричал он.
– Святой Георгий!
Граф Нортгемптонский с поднятым забралом и забрызганным кровью лицом ударил мечом в щель в шанфроне и попал коню в глаз. Тот встал на дыбы, и всадник упал под копыта напиравшего сзади коня. Граф высматривал принца и не мог найти, а потом уже не было возможности искать, поскольку через сечу, сметая с пути друзей и врагов без различия и нацелив копья на штандарт принца, наступал новый конрой с белыми крестами на черных щитах.
Увидев, как на него надвигается копье с упором за острием, Томас припал к земле и свернулся в комок. Тяжелый жеребец пронесся мимо.
– Монжуа Сен-Дени! – раздался голос сверху.
Конрой графа Астаракского добрался до цели.
Мессир Гийом д’Эвек никогда не видел ничего подобного. И надеялся, что больше никогда не увидит. Он наблюдал, как великое войско разбивается о строй пеших солдат.
Правда, битва еще не была проиграна, и мессир Гийом убеждал себя, что ее еще можно выиграть, но в то же время он ощущал в себе неестественную вялость. Он любил войны. Любил упоение битвы, наслаждался навязыванием своей воли врагу и извлекал из сражений выгоду для себя. А сейчас он вдруг понял, что ему не хочется подниматься на холм. В этом месте было что-то роковое, но мессир отогнал эту мысль и пришпорил коня.
– Монжуа Сен-Дени! – крикнул мессир Гийом, поймав себя на том, что лишь изображает рвение.
Никого больше не одолевали подобные сомнения. Рыцари начали толкаться, направляя копья на английский строй. Стрелы летели теперь очень редко, и совсем ни одной не вылетело из хаоса, где так высоко развевалось знамя принца Уэльского. Рыцари наскакивали на английский строй по всему фронту, врубаясь в ряды мечами и топорами, и все больше и больше солдат поднимались по склону, чтобы присоединиться к яростной сече на правом фланге англичан. Именно там, сказал себе мессир Гийом, сражение будет выиграно, а англичане опрокинуты. Конечно, будет нелегко прорубиться сквозь войска принца, дело будет кровавое, но когда французская конница окажется в тылу английского строя, он рухнет, как гнилое дерево, и никакие подкрепления с вершины холма не смогут остановить панического бегства. Так что в бой, сказал себе мессир Гийом, но все равно его подтачивал страх, что он скачет в ад. Он никогда не ощущал ничего подобного и ненавидел это чувство, проклиная себя за трусость.
Вниз по склону, шатаясь, шел спешенный французский рыцарь с оторванным забралом, в кровоточащей руке он сжимал сломанный меч, а в другой держал остатки расколотого пополам щита. Рыцарь упал на колени, и его стошнило. Чей-то конь без всадника с болтающимися стременами и вытаращенными глазами скакал наперерез атаке, волоча по траве разорванную попону. Дерн здесь был утыкан стрелами с белым оперением, и поле боя напоминало заросший цветами луг.
– Вперед! Вперед! Вперед! – орал мессир Гийом на своих солдат, но знал, что кричит на себя.
Раньше он никогда бы не послал их на поле боя такими словами, а крикнул бы: «За мной!», и поэтому он ругал себя и выискивал жертву для своего копья, заодно поглядывая на ямы. Он старался не обращать внимания на сечу рядом. Мессир Гийом хотел расширить зону рукопашной, пробуравив английский строй там, где с ним еще не было серьезного столкновения. Погибни героем, сказал он себе, донеси свое копье на холм, и пусть никто не упрекнет мессира Гийома д’Эвека в трусости.
Тут справа раздался торжествующий крик, и он осмелился взглянуть туда, отведя глаза от ям. Он увидел, как знамя принца Уэльского опрокинулось в гуще битвы. Французы ликовали, и угрюмость мессира Гийома как по волшебству пропала, поскольку впереди, там, где раньше был флаг принца Уэльского, реяло французское знамя. Но тут он узнал это знамя. И уставился на него. Он увидел йейла с чашей и, шенкелями повернув коня, крикнул своим людям, чтобы те следовали за ним.
