И я там был - Этуш Владимир Абрамович
Александра Исааковна обладала мужским умом и крепкой режиссерской хваткой. Такие ее постановки, как «Перед заходом солнца» Гауптмана, или «На золотом дне» Мамина-Сибиряка, определенно могли дать фору многим режиссерам мужского рода. В ее режиссуре доминировал интеллект. Она умела очень хорошо разобрать материал, предлагая актеру возможные варианты воплощения. Актеру, приходившему на репетицию со своим творческим багажом, она, как правило, доверяла, давала свободу, вникала в его замысел и помогала его осуществить. Если такой контакт устанавливался, можно было свободно фантазировать, увлекая ее новыми предложениями, она их принимала. В творческой практике Ремизовой много было таких счастливых моментов единения исполнителя и режиссера.
В быту она была мягкой, женственной, порой лиричной. Но, работая над спектаклем, превращалась в человека требовательного, жесткого, упрямого в своих желаниях. Она прекрасно управлялась с постановочной частью, даже в мелочах настаивая на своем. С актерами старалась вести себя лояльно, деликатно, добиваясь всего добром, и никогда не была категорична вплоть до определенного момента, когда вдруг включалось ее дамское упрямство. Я помню, как профессионально она вводила Астангова в спектакль «Перед заходом солнца». Он никак не мог выполнить одного ее требования, не понимал, что она от него хочет, и попросил показать. Ремизова вышла и показала то, чего от него добивалась. Это был серьезный режиссер.
Как режиссеру, деятелю Театра Вахтангова, ей принадлежит честь открытия замечательных актеров моего поколения. Это она разглядела выдающийся талант Юлии Борисовой, сначала предложив ей роль Эйонины в «Отверженных» Гюго, а затем подтвердив свое открытие блестящим спектаклем «На золотом дне» Мамина-Сибиряка с Борисовой в центральной роли. У Ремизовой, в спектакле «Платонов», впервые прозвучало уникальное дарование Юрия Яковлева. Безвременно ушедшая от нас Лариса Пашкова одну из своих лучших ролей сыграла в спектакле «Две сестры», поставленном Ремизовой. То же можно сказать и о Николае Гриценко, талант которого засверкал новыми гранями в «Идиоте» Достоевского.
Конечно, взаимоотношения с режиссерской группой у нее складывались конкурентные. И прежде всего, с Симоновым. Но они были дружны. Она называла его «Рубен-Рубен», а он называл ее «Сашура-Сашура». И тем не менее, я слышал, как Рубен Николаевич говорил, что она своим женским рукоделием скоро заполонит весь театр. Хотя ни «Золотое дно», ни «Перед заходом солнца» на рукоделие никак не походили. Как и у всех, у нее были спектакли лучше и хуже.
При всей широте своих взглядов на театр, Александра Исааковна была чрезвычайно субъективным человеком. Вот пример. Вера Константиновна Львова — ее верная подруга, всячески пропагандировала ее идеи, за что, вопреки здравому смыслу, Ремизова назначала ее на роль, которую пора уже было отдать другому исполнителю. Спектакль «Перед заходом солнца» она ставила несколько раз, в разные годы, в разных редакциях. И везде крошку Бетину, совсем молоденькую девочку, на протяжении десятков лет играла все та же Вера Константиновна, которой к моменту последней постановки было уже за шестьдесят.
В 50-м году Театральному училищу имени Б. В. Щукина присвоили статус Высшего учебного заведения. Это сразу изменило материальную основу училища. Вскоре, в известной степени формально, педагогам были присвоены научные звания. Народным артистам дали профессоров, и это были Орочко, Алексеева, Толчанов и Мансурова, а заслуженным артистам — доцентов. Уже потом, присваивая звания, мы учитывали опыт и стаж работы преподавателей, а поначалу это было сделано именно таким образом. И Ремизова, которая много и хорошо работала в училище, была оскорблена тем, что Захава выдвинул ее не на профессора, а на доцента, и какое-то время не работала. Но потом вернулась.
Жила Александра Исааковна в двухкомнатной квартире в доме, расположенном рядом с училищем. Потом, ближе к концу своей жизни, переехала в вахтанговский дом, что в Большом Левшинском переулке. Жила без роскоши, чрезвычайно скромно. И была одинока. Дружила с Николаем Павловичем Акимовым. Приезжая в Москву, он останавливался у нее. Были у нее и другие привязанности, но недолголетние. Дожила она до преклонных лет, не отличаясь при этом хорошим здоровьем. Дома она в основном лежала. Ее постоянно угнетала мигрень — болела голова. Но она много читала, знала литературу, знала драматургию, чего нельзя сказать про других вахтанговцев.
В свое время она взяла на воспитание девочку и дала ей свою фамилию. Галя Ремизова выросла в очаровательное создание. Она отличалась удивительной преданностью своей приемной матери и скрасила последние годы ее жизни.
Среди актеров послевоенных лет выделялась колоритная фигура Толчанова. В то время он был на первых ролях в театре Вахтангова. Иосиф Моисеевич Толчанов был из когорты тех вахтанговцев, с которых я брал пример. Не могу определенно сказать, ткнув пальцем, кто был моим учителем. Учился я у всех понемножку. У Толчанова учился актерской технике, стремился ему подражать, пытался уловить в его игре какие-то приемы, которыми он пользовался. Иосиф Моисеевич в послевоенные годы играл очень много, и все его роли технически были сделаны точно и крепко. Такого взрывного, настоящего темперамента, какой был, скажем, у Николая Плотникова или Рубена Симонова, темперамента, спровоцированного изнутри, у Толчанова не было. Он обладал очень скромными внутренними данными, но при этом мастерски умел нагнетать атмосферу. Это было, что называется, искусство представления высокого полета.
В качестве заинтересованного зрителя я был знаком с ним еще с довоенной поры. Видел его в «Маскараде» М. Ю. Лермонтова. Толчанов играл Арбенина, Нину — Алла Казанская, баронессу Штраль — Синельникова, а князя Звездича — Куза. Это был достаточно сильный состав. Поставил спектакль Тутышкин. Тогда говорили, что спектакль неудачен, что Толчанов не мог играть Арбенина. И, наверное, в этом была своя сермяжная правда. Позже, когда я ближе познакомился с Иосифом Моисеевичем, он мне рассказывал, что Вахтангов говорил ему: «Слово любовь вы не можете произносить со сцены».
Но мое тогдашнее почти детское, непрофессиональное восприятие было очаровано магией самого театра. Эти синие полотнища декораций, эта театральная световая установка, актерские выходы действовали на меня ошеломляюще. Правда, Толчанов в «Маскараде» сильного впечатления на меня не произвел, но я увидел очень техничного, очень сильного актера в главной роли. Тогда же, до войны, я видел яркий, сочный, красочный спектакль «Интервенция» Славина в постановке Р. Н. Симонова, удивительно точно передающий одесский колорит того времени. Толчанов там замечательно играл полковника Фредамбэ. Прекрасно работали в том спектакле Синельникова — мадам Ксидиас, Рапопорт — Филька-анархист, Липский — Женька, сын Ксидиас.
Ближе я познакомился с Толчановым, уже став актером, на репетициях «Великого государя» Соловьева. Ставил спектакль Б. Е. Захава. Репетировали долго, стремились к монументальности во всем — эпоха обязывала. Я в этом спектакле в разные годы играл и польского посла, и Годунова, но изначально репетировал просто боярина, который сидел в Думе.
Декорация располагалась так. Справа на сцене стоял царский трон, левее трона — стол, на котором лежали какие-то грамоты. Слева стояли скамейки, на которых сидели бояре, спиной к зрителю, и одного из них изображал я. А у стола с грамотами стоял дьяк, роль которого исполнял тогда будущий секретарь Свердловского райкома партии и позже — заместитель министра культуры Георгий Александрович Иванов. У него была тоже бессловесная роль, но он стоял лицом к публике и всячески смешил меня. Толчанов заметил это и в антракте попросил меня зайти к нему в гримерку. Я прихожу, он спрашивает: «Почему вы теряли серьез?» Я говорю: «Извините, Иосиф Моисеевич, это больше никогда не повторится». — «А что явилось причиной потери вашего серьеза?» — «Иосиф Моисеевич, я Вас очень прошу, не испытывайте меня, соврать я Вам не смогу, а сказать не хочу, пожалуйста». Он долго меня отчитывал, а потом сказал: «Хорошо, идите». Затем вызывает Иванова и говорит ему: «Этуш сказал, что его рассмешили вы». Также отчитывает его и говорит напоследок: «Впредь осторожнее выбирайте себе друзей». (Это мне Иванов рассказывал). Вот такая коварная ситуация, такая провокация. Вполне в духе времени.
