И я там был - Этуш Владимир Абрамович
Но даже из этих отрывочных разговоров я узнал о братьях Адельгейм. Была такая пара гастролеров, разъезжавшая по России. Они не имели полного состава для своих спектаклей и в каждом городе брали на вспомогательные роли и, главным образом, в массовку студентов. В этой труппе Астангов начинал и очень любил рассказывать один поучительный эпизод, которому был свидетель. Как-то один из братьев остановил репетицию и предупредил одного расшалившегося участника массовой сцены такими словами: «Молодой человек, наша профессия возвышенна и прекрасна, если к ней относиться серьезно, но если позволить себе несерьезное отношение к делу, то эта профессия станет хуже профессии проститутки!»
Астангов запомнил это на всю жизнь и с тех пор не выносил легкомысленного пребывания на сцене. Он был человеком с правилами, очень профессионально относился к театру и к себе в театре, и буквально восставал против небрежности и беспорядка, приходил в бешенство и кричал: «Здесь нужен «комиссар с пистолетом»»! И когда Астангов репетировал, не нужно было никакого пистолета, достаточно было его присутствия.
Каждый раз он повторял текст перед выходом. На выход являлся заблаговременно — придет, сядет в сторонке и слушает сцену. Я никогда не видел его праздно болтающимся за кулисами во время спектакля.
Его работа над новыми ролями, а применительно к нему точнее говорить — над новыми образами, велась обстоятельно, с привлечением всевозможных иконографических, исторических и прочих материалов. За всю многолетнюю службу с ним в Вахтанговском театре я ни разу не видел его неподготовленным к репетиции или спектаклю. Таким же примером он мог служить и с точки зрения формальной дисциплины, хотя одно с другим неразрывно связано — он не понимал, как можно опоздать на работу. Он был профессионалом в высоком смысле этого слова. Все знали про это и немного побаивались Михаила Федоровича. Но по-человечески Астангов, как правило, был закрыт для окружающих. Только небольшой круг его друзей, который, кстати сказать, подбирался не по чинам, а по склонности душевной, знал его до конца.
А он был большой жизнелюб, и веселый, озорной жизнелюб. Михаил Федорович любил и знал польский язык и очень часто пользовался польским фольклором. Вспоминаю, например, такую байку. В баре сидит старый поляк, ему приносят рюмку водки, он ее выпивает. Затем вытягивает руку, смотрит на свой большой палец и говорит: «Еще едну». Ему приносят еще одну. Он снова вытягивает руку с оттопыренным пальцем и повторяет: «Еще едну». И так много раз, пока он, вытянув руку, не скажет: «Досичь!» А «досичь» он говорит, когда палец у него начинает двоиться.
Астангов пришел в театр не один, с женой, Еленой Иосифовной Адомайтис, тоже актрисой. Она была малопривлекательной, властолюбивой и безапелляционной дамой. И я до сих пор слышу астанговское: «Лена, досичь!» Это он ее останавливал, когда она распоясывалась прилюдно. А предмет ее «заботы» был, как правило, один — пристрастие Михаила Федоровича к выпивке. Действительно, он был в этом отношении человек пристрастный. Но, отнюдь, не к алкоголю, а к веселью и вдохновению. Это пристрастие всегда так и проявлялось — вдохновенно и весело, и, в результате, красиво. Один он никогда не пил, любил компании. Собирал нас после репетиции, угощал, и на этой почве у нас были столкновения с Адомайтис. Но когда М. Ф. Астангов оставался с супругой один на один, его энергичное «Досичь!» действовало на нее безотказно.
Помню, наше первое знакомство при аналогичных обстоятельствах состоялось в Киеве, где Театр был на гастролях, а Михаил Федорович — на съемках. Придя в гостиницу после очередного спектакля, в одном из номеров я застал дым коромыслом. Компания актеров сидела за столом, уставленным бутылками и интенсивно выпивала, а надо всем этим, без пиджака, с горящими глазами, царила фигура Астангова. Субсидировал все, естественно, он. Беспрерывно лез в карман и со словами «мой мальчик» или «мой козлик» обращался к кому-то из присутствующих и просил сбегать за очередной бутылкой. А так как Михаил Федорович не очень разбирался в «мальчиках» и «козликах», один раз таким «козликом» оказался почтенный Владимир Иванович Осенев, случайно зашедший на огонек. Осенев удивился, но сбегал. Михаил Федорович в этот вечер был заводилой. Азартным, обаятельным, вдохновенным заводилой.
Астангов любил отдыхать в Кисловодске. И однажды, к моей радости, он вдруг предложил мне составить ему компанию, отправиться с ним в Кисловодск по путевке. Адомайтис по какой-то причине не могла тогда поехать. Я с благодарностью согласился, но, честно говоря, были некоторые опасения — как он, народный артист, с крутым характером, поведет себя со мной, молодым актером. Подумал — поеду, и твердо решил про себя, что отношения постараюсь сразу установить равные. Театр это одно, а на отдыхе — мы свободные люди. С тем и поехал, и первое время следил, чтобы паритет не нарушался. Но мои опасения оказались беспочвенными. С самого начала у нас установились замечательные отношения, наши желания совпадали.
Было это в августе 1955 года. Мы жили в санатории «Орджоникидзе», в районе Храма воздуха, в чудесном номере с балконом, откуда открывался великолепный вид на Эльбрус. Мы принимали нарзанные ванны, совершали прекрасные прогулки — терренкуры. Когда не было ванн, немножко позволяли себе выпить — отдыхали! Стратегию дня мы вырабатывали утром, на балконе, вдыхая свежие струи горного воздуха, стекающего к нам прямо с вершины Эльбруса.
В день, о котором я хочу рассказать, погода не предвещала ничего хорошего. Было пасмурно. И в такой день грех было бы не позволить себе с утра. И вдруг!..
— Я больше не пью! — категорическим тоном заявил Михаил Федорович. — Пойдем на базар.
И мы пошли на базар. Прошли территорию санатория, вышли к Храму воздуха, миновали Верхний парк и по короткой тропе спустились в город. Михаил Федорович скоро пришел в хорошее расположение духа, подтрунивал надо мной и явно был доволен силой своего характера.
Пришли на базар, купили помидоры. «Обож-жаю помидоры!» — любил говорить Астангов, нажимая на букву «ж». Покрутились около каких-то фруктов, к чему-то приценились, что-то попробовали, еще раз обошли базар и встали в нерешительности — дальше делать было нечего, и я все время пытался поймать во взгляде Михаила Федоровича хоть какой-то намек… Но лицо его было непроницаемо, и взгляд ничего не выражал. Я пристально посмотрел на небо, но Астангов понял многозначительность моей страждущей фигуры, подергал губами и коротко бросил:
— Пошли, мой козлик!
И мы отправились домой. Пересекли ручей, прошли мимо концертной эстрады, куда нас вечером пригласила на свой концерт Гоар Гаспарян, поднялись к Храму воздуха. А для того, чтобы пройти в санаторий, нужно было миновать ресторан, расположенный тут же на открытом воздухе.
У Чехова есть рассказ «Жилец», который, кстати, долго и гениально исполнял Николай Гриценко, приготовив его в свое время, как школьную работу. Так вот в этом рассказе вечно пьяный жилец, оправдывая свое хмельное состояние, говорит: «Все дело в том, что у нас в театре вход в оркестр через буфет». Так вот у нас вход в санаторий был в непосредственной близости от ресторана, в котором в это время сидели режиссер гастролирующего в Кисловодске театра Ермоловой А. Гончаров и актеры В. Якут и С. Гушанский.
Они нас радостно приветствовали, и мы, из вежливости, подошли. Дальше события развивались внешне — скупо, внутренне — напряженно. Ермоловцы пригласили нас к столику и распорядились, чтобы официант принес на всех вина. Михаил Федорович тут же сказал, что не пьет, но на это никто не обратил внимания, и бокал вина перед ним все же поставили. В процессе разговора он нехотя пригубил, сделал глоток, потом, незаметно для себя, отпил еще и, наконец, допил этот злополучный бокал красного вина до дна. Ему налили второй. И все это в процессе увлекательнейшего разговора. Когда он выпил второй, ему хотели налить третий, но Михаил Федорович царским жестом остановил руку наливающего и, подергивая губами, сказал:
