Ярослав Смеляков - Стихотворения и поэмы
384. ВЫПАЛ БЕЛЫЙ СНЕГ
Поздно вечером я возвращался с работы,и мне было так хорошо, так легко, моя любимая!
Это выпал первый белый снег.
Когда я шел на работу, деревья голыми были,а теперь они стоят, как модницы, в серебряных серьгах.И провода, осев под тяжестью снега,превратились в чудесные длинные ожерелья.С крыш падали звучащие капли,напомнившие мне шустрых воробьев.
Маленький город стал белым и просторным.
Небо подарило мне белую косулю — зимнюю ночь любви и спокойствия.
Когда я поздно вечером возвращался с работы,навстречу мне шел мужчина, широко распахнувтяжелое пальто,веселехонький, как мой брат,когда жена родила ему сынишку.
Когда я поздно вечером возвращался с работы,я увидел влюбленных.Он пригнул лапчатую снежную ветвьи бережно стряхнул чистый снег на непокрытые волосысвоей возлюбленной.Она засмеялась,и от этого смеха снег тотчас растаял.
Вот что происходило,когда я поздно вечером возвращался с работы.
<1968>С БУРЯТСКОГО
Дондок Улзытуев
385. ШЕСТНАДЦАТИЛЕТНЯЯ ДЕВОЧКА
Ресниц опустивши стрелочки,ступает по половицамшестнадцатилетняя девочкавеличественно, как царица.
Ведь в прошлое воскресеньепарнишка в клубике местномвстал перед ней с почтениеми уступил ей место.
Туфли обувши лучшие,ходит — не улыбается…Вот ведь какие случаив жизни подчас случаются!
<1959>С ЕВРЕЙСКОГО
Матвей Грубиан
386. МОЯ ТИПОГРАФИЯ
Не ради шутки в общем разговоре,не для того, чтоб удивить семью,хотел бы я на побережье моряпоставить типографию свою.
И, стоя в ней естественно и просто,имея лишь духовный интерес,я для набора брал бы только звезды —светящиеся литеры небес.
Пусть эта книга пахнет не бумагой,не клейстером невзрачной мастерской,а только влагой, только синей влагой,одною только влагою морской.
И вовсе нету никакой оплошки,нет ничего от праздных небылицв том, что струится лунная дорожкапосередине всех моих страниц.
Обрадованный этакой манерой,не убоясь недюжинных работ,из валунов — подобно Гулливеру —я сделал бы для книги переплет.
Всё соверша, измазавшись, как дети,я сел бы там, доволен и устал…И шумный ветер нашего столетьямою бы книгу запросто листал.
<1962>387. В ПАРИЖЕ
Тебе сегодня исполнилось тридцать лет,юность всё дальше, а старость всё ближе, —бедный больной еврейский поэтперед витриною шляп в Париже.
На обтерханных брюках и пиджакестолько нищенских дыр —и рядом и врозь, —что усталое тело и вдалекепроглядывается насквозь.
За все эти дыры —зачем скрывать? —никто бы не дал тебе ни копейки,но зато тебя можно бережно взятьи играть на тебе, как пастух на жалейке.
Но, может быть, настанет время(оно грядет шагами большими),когда все эти шляпы с лентами всемибудут твоими.
Одну ты станешь носить, вставая,в другой ты станешь болтать с друзьями,а самая лучшая и дорогаябудет тебя венчать вечерами.
Если собака соседская злая,та, что хромает на левую лапу,опять на тебя по-дурацки залает,скажи ей, чуть подняв вечернюю шляпу:
«Дорогая собака! За дерзость простите,позвольте мне вам посоветовать лично:такую же шляпу приобретитеи вы будете выглядеть так же прилично».
…На улице дождь начинается длинно,и в струйках вечерних неверного светавсе шляпы летят из клетки витриныи садятся на ветви волос поэта.
<1966>388. «Я мог бы нести на плече ребенка…»
Я мог бы нести на плече ребенкаи сам веселее в три раза стал,когда б он смеялся легко и звонкои что-то прекрасное лепетал.
Я столик несу на плече неслышно,стихи по-еврейски шепча на ходу,и ставлю его под апрельской вишнейв дачном пригородном саду.
И песню пишу о всех вас, дети,не вытирая отцовских слез,о всех, которых военный ветербезжалостно вдаль от земли унес
<1966>389. В ПРИБАЛТИЙСКОМ ГОРОДЕ
Перед самой войною,одержим и устал,у ворот твоих стоя,я тебя целовал.
Я запомнил ночныепоцелуи твои,фонари голубые —наважденье любви.
Я с войны возвращаюсьв сорок пятом годуи — хоть очень стараюсь —тех ворот не найду.
Рассказали мне, Лия,неохотно, с трудом,что тебя застрелилинемцы в сорок втором.
Нахожу и теряю —нет, опять не узнал —где той ночью тебя яу ворот целовал.
И кладу я впервыев этот памятный годвасильки полевыевозле каждых ворот.
Вспоминаю в июле,—сердце, тише тоскуй! —предрассветную пулюи ночной поцелуй.
<1966>390. МОРЕ
Однажды я на берегу усталолисток стихотворенья уронил,и море — всё — еще синее сталоот синевы размывшихся чернил.
Я обратился к морю с нетерпеньем,остановившись в шумной тишине:«Отдай назад мое стихотворенье,зачем оно великой глубине?!»
И мне в ответ, как в старой сказке,вскоре заметно потемнела синева.«Я музыку пишу, — сказало море,—мальчишка глупый, на твои слова».
<1966>С БОЛГАРСКОГО
Людмил Стоянов
391. НЕ МОГУ БЕЗ ЛЮДЕЙ
Летним днем по пути к перевалуя иду непоспешно вперед.Солнце словно бы лижет усталотеплых листьев светящийся мед.
Там в долине, внизу, на рассветеминовал я поля и сады.Улыбаясь, румяные детимне тащили в ручонках плоды.
А старик, по обличию строгий,—я ему чуть заметно кивнул, —пожелал мне удачной дорогии в уснувших хлебах утонул.
Позабыть ли шалаш лесорубов,что меня от ненастья укрыл?Я был счастлив меж ними сугубо,я счастливым воистину был!
Эти люди мне вроде чужие,словно камень, песок и трава,но остались в душе, как живые,их повадки, движенья, слова.
Перевал перейду терпеливои туда опущусь налегке,где колышутся желтые нивыи белеет село вдалеке.
У ручья полевого присяду…Но в моей отрешенности тутэти образы милые кряду —одиночество скрасить — пройдут.
Помню я все свиданья и встречина неближней дороге своей.Я тянусь к человеческой речи, —не могу, не могу без людей.
Там, где двое на поле соседнемо заботах своих говорят,я — хоть издали — их собеседник,им обоим приятель и брат.
<1970>С ВЕНГЕРСКОГО
