Ярослав Смеляков - Работа и любовь

Ярослав Смеляков

Работа и любовь

Пятидесятые годы

Сороковые годы

Тридцатые годы

Пятидесятые годы

КОМСОМОЛЬСКИЙ ВАГОН

Пробив привокзальную давку,прощальным огнем озарен,уже перед самой отправкойя сел в комсомольский вагон.

И сразу же, в эту же пору,качнувшись и дернув сперва,в зеленых кружках семафоровпошла отдаляться Москва.

Шел поезд надежно и споро,его от знакомой землив иные края и просторыдалекие рельсы вели.

Туда уходила дорога,где вечно — с утра до утра—в районе большого порогасурово шумит Ангара.

И где на брегах диковатых,на склонах нетронутых горвас всех ожидают, ребята,взрывчатка, кайло и лопата,бульдозер, пила и топор.

Там всё вы построите сами,возьмете весь край в оборот…Прощаясь с родными местами,притих комсомольский народ.

Тот самый народ современный,что вовсе недавно из школ,как это ведется, на сменуотцам или братьям пришел.

И я, начиная дорогу,забыв о заботах иных,пытливо, внимательно, строго,с надеждой и скрытой тревогойгляжу на людей молодых,

Как будто в большую разведку,в мерцанье грядущего дняк ребятам шестой пятилеткиячейка послала меня,

как будто отважным народом,что трудно и весело жил,из песен тридцатого годая к ним делегирован был.

Мне с ними привольно и просто,мне радостно — что тут скрывать!в теперешних этих подросткахтогдашних друзей узнавать.

Не хуже они и не краше,такие же, — вот они. тут! —и песни любимые нашис таким же азартом поют.

Не то что различия нету, —оно не решает как раз, —ну разве почище одетыда разве ученее нас.

Не то чтобы разницы нету,но в самом большом мы сродни,и главные наши приметыу двух поколений одни.

Ну нет, мы не просто знакомы,я вашим товарищем стал,посланцы того же райкома,который меня принимал.

ДАЕШЬ!

Купив на попутном вокзалевсе краски, что были, подряд,два друга всю ночь рисовали,пристроясь на полке, плакат.

И сами потом восхищенно,как знамя пути своего,снаружи «а стенке вагомаприладили молча его.

Плакат удался в самом деле,мне были как раз по нутруна фоне тайги и метелидва слова: «Даешь Ангару!»

Пускай, у вагона помешкав,всего не умея постичь,зеваки глазеют с усмешкойна этот пронзительный клич.

Ведь это ж не им на потехупо дальним дорогам странысюда докатилось, как эхо.словечко гражданской войны.

Мне смысл его дорог ядреный,желанна его красота.

От этого слова бароныбежали, как черт от креста.

Ты сильно его понимала,тридцатых годов молодежь,когда беззаветно оралана митингах наших: «Даешь!»

Винтовка, кумач и лопатаживут в этом слове большом.

Ну что ж, что оно грубовато, —мы в грубое время живем.

Я против словечек соленых,но рад побрататься с таким:ведь мы–то совсем не в салонахисторию нашу творим.

Ведь мы и доныне, однако,живем, ни черта не боясь.

Под тем восклицательным знакомсоветская власть родилась!

Наш поезд все катит и катит,с дороги его не свернешь,и ночью горит на плакатевоскресшее слово «Даешь!».

В ДОРОГЕ

Шел поезд чуть ли не неделю.За этот долгий срок к немупривыкнуть все уже успели,как к общежитью своему.

Уже опрятные хозяйки,освоясь с поездом сполна,стирали в раковинах майкии вышивали у окна.

Уже, как важная приметаорганизации своей,была прибита стенгазетав простенке около дверей.

Своя мораль, свои словечки,свой немудреный обиход.

И, словно где–то на крылечке,толпился в тамбуре народ.

Сюда ребята выходиливести солидный разговоро том, что видели, как жили,да жечь нещадно «Беломор».

Здесь пели плотные подружки,держась за поручни с бочков,самозабвенные частушкипод дробь высоких каблучков.

Конечно, это вам не в зале,где трубы медные ревут:они не очень–то плясали,а лишь приплясывали тут.

Видать, еще не раз с тоскоюпарнишкам в праздничные днив фабричном клубе под Москвоюсо вздохом вспомнятся они.

…Как раз вот тут–то между нами,весь в угле с головы до ног,блестя огромными белками,возник внезапно паренек.

Словечко вставлено не зря же —я к оговоркам не привык, —он не вошел, не влез и дажене появился, а возник.

И потеснился робко в угол.

Как надо думать, оттого,что в толчее мельчайший угольс одежки сыпался его.

Через минуту, к общей чести,все угадали без труда:он тоже ехал с нами вместена Ангару, в Сибирь, туда.

Но только в виде подготовкибесед отнюдь не посещали никакой такой путевкини от кого не получал.

И — на разубранном вокзале,сквозь полусвет и полутьму,его друзья не целовалии туша не было ему.

Какой уж разговор об этом!Зачем лукавить и ханжить?Он даже дальнего билетане мог по бедности купить.

И просто ехал верным курсомна крыше, в угольной пыли,то ль из орловской, то ль из курскоймне не запомнилось, земли.

В таком пути трудов немало.Не раз на станции большойего милиция снималаи отпускала: бог с тобой!

И он, чужих чураясь взглядов,сторонкой обходя вокзал,как будто это так и надо,опять на крышу залезал.

И снова на железной койкедышал осадками тепла.Его на север жажда стройкикак одержимого влекла.

Одним желанием объятый,одним движением томим…Так снилась в юности когда–тоМагнитка сверстникам моим.

В его глазах, таких открытых,как утром летнее окно,ни зависти и ни обиды,а дружелюбие одно.

И — никакого беспокойства,и от расчета — ничего.Лишь ожидание геройстваи обещание его.

ЗЕМЛЯНИКА

Средь слабых луж и предвечерних бликов,на станции, запомнившейся мне,две девочки с лукошком земляникизастенчиво стояли в стороне.

В своих платьишках, стираных и старых,они не зазывали никого,два маленькие ангела базара,не тронутые лапами его.

Они об этом думали едва ли,хозяечки светаюших полян,когда с недетским тщанием продавалиту ягоду по два рубля стакан.

Земли зеленой тоненькие дочки,сестренки перелесков и криниц,и эти их некрепкие кулечкииз свернутых тетрадочных страниц,

где тихая работа семилетки,свидетельства побед и неудачи педагога красные отметкипод кляксами диктантов и задач…

Проехав чуть не половину мира,держа рублевки смятые в руках,шли прямо к их лукошку пассажирыв своих пижамах, майках, пиджаках.

Не побывав на маленьком вокзале,к себе кулечки бережно прижав,они, заметно подобрев, влезалив уже готовый тронуться состав.

На этот раз, не поддаваясь качке,на полку забираться я не стал —ел ягоды. И хитрые задачкипо многу раз пристрастно проверял.

ПРИЗЫВНИК