Давид Самойлов - Избранное
Недостоверная
повесть
1А где-то, говорят, в Сахаре,Нашел рисунки Питер Пэн:Подобные скафандрам хариИ усики вроде антенн,А может — маленькие роги.(Возможно — духи или боги,—Писал профессор Ольдерогге.)
2Дул сильный ветер в Таганроге,Обычный в пору ноября.Многообразные тревогиТомили русского царя,От неустройства и досадОн выходил в осенний садДля совершенья моциона,Где кроны пели исступленноИ собирался снегопад.Я, впрочем, не был в том садуИ точно ведать не могу,Как ветры веяли морскиеВ том достопамятном году.Есть документы, дневники,Но верным фактам вопрекиЕсть данные кое-какие.А эти данные гласят(И в них загадка для потомства),Что более ста лет назадВ одной заимке возле ТомскаЖил некий старец непростой,Феодором он прозывался.Лев Николаевич ТолстойВесьма им интересовался.О старце шел в народе слух,Что, не в пример земным владыкам,Царь Александр покинул вдругДворец и власть, семейный кругИ поселился в месте диком.Мне жаль всегда таких легенд!В них запечатлено движеньеНародного воображенья.Увы! всему опроверженье —Один престранный документ,Оставшийся по смерти старца:Так называемая «тайна» —Листы бумаги в виде лент,На них цифирь, и может статься,Расставленная не случайно.Один знакомый программистИскал загадку той цифириИ сообщил: «Понятен смыслЕе, как дважды два — четыре.Слова — «а крыют струфиан» —Являются ключом разгадки».И излагал — в каком порядкеИ как случилось, что царяС отшельником сошлись дороги…
3Дул сильный ветер в Таганроге,Обычный в пору ноября.Топталось море, словно гурт,Захватывало дух от гула.Но почему-то в ПетербургЦаря нисколько не тянуло.Себе внимая, АлександрИспытывал рожденье чувства,Похожего на этот сад,Где было сумрачно и пусто.Пейзаж осенний был под статьЕго душевному бессилью.— Но кто же будет за РоссиюПеред всевышним отвечать?Неужто братец Николай,Который хуже Константина…А Миша груб и шелопай…Какая грустная картина!..—Темнел от мыслей царский ликИ делался melancolique.— Уход от власти — страшный шаг.В России трудны перемены…И небывалые изменыСужают душный свой кушак…Одиннадцатого числаЦарь принял тайного посла.То прибыл унтер-офицерШервуд, ему открывший цельИ деятельность тайных обществ.— О да! Уже не только ропщут! —Он шел, вдыхая горький ядИ дух осеннего убранства.— Цвет гвардии и цвет дворянства!А знают ли, чего хотят?..Но я им, впрочем, не судья…У нас цари, цареубийцыНе знают меж собой границыИ мрут от одного питья…Ужасно за своим плечомВсе время чуять тень злодея…Быть жертвою иль палачом…—Он обернулся, холодея.Смеркалось. Облачно, туманноНад Таганрогом. И тогдаПодумал император:«Странно,Что в небе светится звезда…»
4«Звезда! А может, божий знак?» —На небо глянув, думал ФедорКузьмин. Он пробрался обходомК ограде царского жилья.И вслушивался в полумрак.Он родом был донской казак.На Бонапарта шел походом.Потом торговлей в ТаганрогеОн пробавлялся год за годомИ вдруг затосковал о богеИ перестал курить табак.Торговлю бросил. СлобожанамВнушал Кузьмин невольный страх.Он жил в домишке деревянномБлиз моря на семи ветрах.Уж не бесовское ли делоТворилось в доме Кузьмича,Где часто за полночь горелаВ окошке тусклая свеча!Кузьмин писал. А что писалИ для чего — никто не знал.А он, под вечный хруст прибоя,Склонясь над стопкою бумаг,Который год писал: «БлагоеНамеренье об исправленьеИмперии Российской». ТакИменовалось сочиненье,Которое, как откровенье,Писал задумчивый казак.И для того стоял сейчасБлиз императорского дома,Где было все ему знакомо —Любой проход и каждый лаз —Феодор неприметной тенью,Чтоб государю в ноги пасть,Дабы осуществила власть«Намеренье об исправленье».
5Поскольку не был сей трактатВручен (читайте нашу повесть),Мы суть его изложим, то естьПредставим несколько цитат.«На нас, как ядовитый чад,Европа насылает ересь.И на Руси не станет черезСто лет следа от наших чад.Не будет девы с коромыслом,Не будет молодца с сохой.Восторжествует дух сухой,Несовместимый с русским смыслом,И эта духа сухотаУбьет все промыслы, ремесла;Во всей России не найдетсяНи колеса, ни хомута.Дабы России не остатьсяБез колеса и хомута,Необходимо наше царствоВ глухие увести места —В Сибирь, на Север, на Восток,Оставив за Москвой заслоны,Как некогда увел пророкНарод в предел незаселенный».«Необходимы также мерыДля возвращенья старой веры,В никонианстве есть порок,И суть его — замах вселенский.Руси сибирской, деревенскойПойти сие не может впрок».В провинции любых временЕсть свой уездный Сен-Симон.Кузьмин был этого закала.И потому он излагалС таким упорством идеалРоссийского провинциала.И вот настал высокий часВручения царю прожекта.Кузьмин вздохнул и, помолясь,Просунул тело в узкий лаз.
6Дом, где располагался царь,А вместе с ним императрица,Напоминал собою ларь,Как в описаньях говорится,И выходил его фасадНа небольшой фруктовый сад.От моря дальнобойный гулБыл слышен — волны набегали.Гвардеец, взяв на караул,Стоял в дверях и не дыхнул.В покоях свечи зажигали.Барон Иван Иваныч ДибичГлядел из кабинета в сад,Стараясь в сумраке увидеть,Идет ли к дому Александр.А государь замедлил шаг,Увидев в небе звездный знак.Кузьмин шел прямо на него,Готовый сразу падать ниц.Прошу запомнить: таковоРасположенье было лиц —Гвардеец, Дибич, государьИ Федор, обыватель местный,—Когда послышался ударИ вдруг разлился свет небесный.Был непонятен и внезапенЗеленоватый свет. Его,Биясь как сердце, источалоНеведомое существо,Или, скорее, вещество,Которое в тот миг упалоС негромким звуком, вроде «пах!Напоминавшее колпакИли, точнее, полушарье,Чуть сплюснутое по бокам,Производившее шуршанье,Подобно легким сквознякам…Оно держалось на лучах,Как бы на тысяче ресничин.В нем свет то вспыхивал, то чах,И звук, напоминавший «пах!»,Был страшноват и непривычен.И в том полупрозрачном телеУродцы странные сидели.Как мог потом поклясться ФедорНа головах у тех уродовТорчали небольшие рожки.Пока же, как это постичьНе зная, завопил КузьмичИ рухнул посреди дорожки.Он видел в сорока шагах,Как это чудо, разгораясь,Вдруг поднялось на двух ногахИ встало, словно птица страус.И тут уж Федор пал в туман,Шепча: «Крылатый струфиан…»В окно все это видел Дибич,Но не успел из дому выбечь.А выбежав, увидел — пустИ дик был сад. И пал без чувств…Очнулся. На часах гвардейцаХватил удар. И он был мертв.Неподалеку был простертСвидетель чуда иль злодейства,А может быть, и сам злодей.А больше не было людей.И понял Дибич, сад обшаря,Что не хватало государя.
7Был Дибич умный генералИ голову не потерял.Кузьмин с пристрастьем был допрошенИ в каземат тюремный брошен,Где бредил словом «струфиан».Елизавете АлексевнеПоследовало донесенье,Там слез был целый океан.Потом с фельдъегерем в столицуПослали экстренный докладО том, что августейший братИзволил как бы… испариться.И Николай, великий князь,Смут или слухов убоясь,Велел словами манифестаОповестить, что царь усоп.Гвардейца положили в гробНа императорское место.
8А что Кузьмин? Куда девалсяИстории свидетель той,Которым интересовалсяЛев Николаевич Толстой?Лет на десять забыт в тюрьме,Он в полном здравье и умеБыл выпущен и плетью бит.И вновь лет на десять забыт.Потом возник уже в Сибири,Жил на заимке у купца,Храня секрет своей цифири.И привлекать умел сердца.Подозревали в нем царя,Что бросил царские чертоги.
9Дул сильный ветер в Таганроге,Обычный в пору ноября.Он через степи и лесаЛетел, как весть, летел на северЧерез Москву. И снег он сеял.И тут декабрь уж начался.А ветер вдоль Невы-рекиПо гладким льдам свистал сурово.Подбадривали ТрубецкогоЛейб-гвардии бунтовщики.Попыхивал морозец хватский,Морскую трубочку куря.Попахивало на СенатскойЧетырнадцатым декабря.
10А неопознанный предметЛетел себе среди комет.
1974
Снегопад
