Георгий Раевский - Одинокий прохожий
«О, эти тонкие гобои…»
О, эти тонкие гобоиНад морем скрипок и альтов!Как будто брошены судьбоюВ печальный мир без берегов,
Они зовут, томятся, просят,И дирижера тонких рукДвиженья мягкие приносятЗа вздохом вздох, за звуком звук.
О, насмерть раненная темаСвинцом холодным на лету!Она поет, — и видим все мыПолет последний в высоту,
И неизбежное паденье,И крылья светлые в пыли…И мы следим с таким волненьем,Как будто не уберегли,
Как будто нашим соучастьем,Виною нашей, из-за насО легком, о свободном счастьеДо мира весть не донеслась.
Блудный сын
В открытом поле, на ветру,Хозяйское свиное стадоВесь день пасти, — а ввечеруЗа труд наемника награда:
Вода и горсть сухих рожков,И на ночь жесткая солома.Лишь изредка, средь скудных снов, —Над ровной, плоской крышей дома
Дым голубой припомнишь ты,И мшистый камень у дороги,И роз колючие кусты,И тень от листьев на пороге.
Изгнанья воздухом дыша,В последнем, нищенском паденье,Так видит чудный сон душаО царственном происхожденье.
Из рук Отца она смеясьПриемлет чашу золотую, —И вдруг, со стоном пробудясь,Опять бежит во мглу земную.
«Соборной мудрости начало…»
Соборной мудрости начало,Торжественное слово: мы!К себе всегда ты привлекалоСердца и верные умы.
Кто знает счет деревьям в чаще?Подобных между ними нет, —Но все они семьей шумящейВстречают огненный рассвет.
Нет одиноких: есть слепые,В себе замкнувшиеся есть, —Пока их души ледяныеНе пробудит благая весть
О том, что в этой жизни труднойНикто не брошен, ни один,Что самый нищий, самый блудныйИ самый падший — все же сын.
Иаков
А. Руманову
Был этот вечер, как и все другие:Волы мычали, полная бадьяРасплескивала брызги золотые,Вернулись шумно с поля сыновья.
Когда же все замолкло, гул и гомон, —Он тихо встал и вышел за порог:Звезда стояла над уснувшим домом,И свет ее был пристален и строг.
А позже сквозь глубокую дремоту,Тогда к нему во мраке приступилИ молча с ним всю ночь боролся Кто-то,И на заре его благословил.
Орфей
1. «Еще внизу, еще в долинах…»
Еще внизу, еще в долинахТуман колышется ночной,И сумрак на крылах совиныхНесется низко над землей.
Все тихо, лист не шевелится;Все звуки канули ко дну.Лишь резкий крик бессонной птицыПодчеркивает тишину.
Но с каменной, но с горной кручиВидны далекие леса:Там с каждым мигом все певучейСветлеет неба полоса.
Один, лицом огню навстречу,Стоит Орфей, — и золотойЛожится блеск ему на плечи,Венцом горит над головой.
2. «Орфей поет. — Деревья, камни, воды…»
Орфей поет. — Деревья, камни, воды —Все замерло, все внемлет, все молчит.Бессмертной птицей в голубые сводыТаинственная песнь его летит.
За голосом, за лирою звучащей,Идут во мгле рассветной, без дорог,Выходят звери из глубокой чащи,У царственных его ложатся ног.
О, музыки высокое начало!На творческий, на благодатный пирТы призываешь с силой небывалойВ согласный хор преображенный мир.
3. «Не умер он, его менады…»
Не умер он, его менадыНе растерзали… Сам собойИз тесной, из земной оградыОн хлынул песенной волной.
Она поет в деревьях, в травахИ в ветре мчащемся; шумитВо вздохах моря величавых;И ночью, в час, когда молчит
Весь мир, и в черном небе звездыСвою раскидывают сеть, —Звучит незримо самый воздух…Орфей не может умереть,
Пока взлетает с пеньем птица,Пока волна бежит на брег,Пока живет, пока томитсяТоской по небу человек.
«Ушла, отодвинулась суша…»
Ушла, отодвинулась суша,И волны, подобно горам,Громады туманные рушатИ снова вздымаются. Там
Огромный корабль погибает,И пушечных выстрелов ревСквозь пену и мглу долетаетДо темных, ночных берегов.
Давно ли еще красовалисьНарядные флаги на нем,И пенье и смех раздавались,И клики, и музыки гром?..
Европа, угрюмо и страшноТы гибнешь, ты тонешь: водаТвои исполинские башниГотова покрыть навсегда.
Но с веткой масличною птицаНе будет, слетев с высоты,Над верным ковчегом кружиться:Его не построила ты.
1940«Победа? — Да, и слава Богу!..»
Победа? — Да, и слава Богу!Свобода? — Кто же ей не рад?Но не весельем, а тревогойМир пошатнувшийся объят.
Холодный зимний дождь унылоСтруями льется с высотыНа прошлогодние могилы,На прошлогодние цветы.
И равнодушья косной силеОпять всецело преданы,О боли огненной забылиЗемли угрюмые сыны.
«Великого города стены…»
Великого города стены,Твердыня и каменный строй,И нежное тело Елены, —Чем стали вы? — Пылью, землей,
Лозой виноградною, птицей,Густой, бархатистой травой,Что веером ровным ложитсяПод легкой и сильной косой.
Земное непрочное племя,Все вновь превращаешься ты,Когда исполняется время, —В растения, камни, цветы.
К чему же над новою Троей,Которую время опятьСвоей затопляет волною,Нам плакать и руки ломать?
«“Sunt lacrimae rerum”— Есть слезы вещей…»
Sunt lacrimae rerum…
Vergil
Sunt lacrimae rerum — Есть слезы вещей. —И грусть, и печаль, и большие обидыПлывут, как туманы над влагой морей,Плывут над простором стихов Энеиды.
Плывет к италийским Эней берегам,Качает корабль, — и несчастной ДидоныНесутся как птицы за ним по волнамПечальные крики, прощальные стоны.
Но что ее гибель, но что его страсть,И памяти горькой упреки и речи!..Империи сила, держава и власть,Как камень, ложится на смертные плечи,
И камень за камнем, плита за плитой,Стена за стеной — оглушительный молотГремит, — и растут и твердыня, и строй,И с ними — печаль, одиночество, холод.
«История — не братская могила…»
История — не братская могила,Где все прошедшее погребено.Она — незримо движущая сила.И человеку изредка дано,
Мгновеньями, в молчании глубоком,Настороженной, пристальной душойНад времени несущимся потокомУгадывать великий некий строй.
И все тогда становится иначе:В небытие не падают года,И горькие земные неудачиНе давят, как могильная плита.
И не река холодного забвеньяВо тьму бежит стремительно из тьмы:Сквозь плеск и гул, и грохот, и волненье,Далекий чудный голос слышим мы.
«Ты помнишь ли как в царскосельском парке…»
