Георгий Раевский - Одинокий прохожий
Его критика всегда была по существу, очень точной, порой не без юмора. Помню, как один из начинающих поэтов, уже в летах, заявил нам, что его стихи написаны кровью и слезами, а принявшись читать, не мог разобрать собственного почерка. «Вы бы лучше писали чернилами, оно разборчивее», — сказал Раевский, улыбаясь одними глазами.
Георгий Авдеевич обращал большое внимание на эпитеты — «Они должны быть совершенно точными, незаменимыми, то есть такими, что если поставить какой-нибудь другой эпитет, всегда будет хуже», — говорил он. Эпитетам он советовал учиться у Ходасевича. И цитировал из его описания мюзик-холла:
И под двуспальные напевы, на полинялый небосвод,Ведут сомнительные девы свой непотребный хоровод…
«А? Каково? — говорил он с восторгом. — Ведь здесь каждый эпитет как удар бича!»
Мне кажется, что ему вообще было свойственно желание наставить, помочь найти свою дорогу тем, кто в этом нуждался. Во многих своих стихотворениях он обращается к читателю как к другу, например:
Мой бедный друг, когда б ты видел,Как царственно и просто как,Наперекор твоей обиде,Сквозь холод слов твоих и мрак,
Тебе на руки и на платьеЛожится предвечерний свет,Как тихий отблеск благодати,Как окончательный ответ.
Раевский не раз нам говорил шутливо: «Помните, друзья мои, что буква Я — последняя буква в алфавите». За этой шуткой скрывался глубокий смысл. Личные переживания поэта должны быть близкими читателю, — быть или стать таковыми. Георгий Авдеевич в своих стихах почти никогда не говорит от первого лица, заменяя его собирательным «мы», как бы включая в свой мир других — «Соборной мудрости начало, Торжественное слово: мы!» — стоит в одном из его стихотворений. Личное становится общечеловеческим.
И видим мы — уже без обольщенья —Куда мы шли во мраке без дорог, —И вот теперь стоим в изнеможеньеНад самой бездной… Да спасет нас Бог!
* * *
Что такое поэзия? Каковы ее задачи? Эти вопросы вставали перед каждым поэтом и каждый отвечал на них по-своему. Задача поэзии Раевского — утверждение жизни, ее ценности и радости, ее божественного начала и смысла. Ни у одного поэта не встречается столько стихотворений, вдохновленных чувством Бога, евангельскими образами: Бегство в Египет, — Никодим, пришедший к Иисусу ночью, — Петр, трижды отрекающийся от Христа, — Блудный сын, — Поклонение волхвов, или Чудесный улов — который Георгий Авдеевич любил читать. Стихи он читал очень хорошо, я сказала бы, вдохновенно, полузакрывая глаза в местах, наиболее его волнующих:
Мы целый день закидывали сети:Лишь ракушки да тина, — ничего.Но Ты сказал: «Закиньте!» — и как детиПослушались мы слова Твоего.
С трудом из вод глубоких извлекли мыВеликий Твой и трепетный улов.В тумане синем и неуловимомУж не видать окрестных берегов.
Лишь эта обличающая груда,Покорная велениям Твоим…И мы, свидетели прямого чуда,Как громом пораженные стоим.
Всё замерло среди земного круга:Не шелохнутся воды, ветер стих,Лишь рыбы бьются сильно и упругоПо доскам дна, у самых ног Твоих.
Даже в простых образах повседневной жизни Раевский прозревал иные. Вот к Георгию Авдеевичу «на огонек» зашел какой-то знакомый:
Не хрустальный бокал, не хиосская гроздь,Но стакан и простое вино;Не в пурпурной одежде торжественный гость —В тесной комнате полутемно,И усталый напротив тебя человекМолчаливо сидит, свой же брат,И глаза из-под полуопущенных векОдиноко и грустно глядят.Ты наверное знаешь, зачем он пришел:Не для выспренних слов и речей.Так поставь же ему угощенье на столИ вина неприметно подлей.Может быть, от беседы, вина и теплаОтойдет, улыбнется он вдруг, —И увидишь: вся комната стала светлаИ сияние льется вокруг.
Эта христианская просветленность и есть, как мне кажется, отличительная черта поэзии Раевского. Некоторые его стихи — почти молитва. Постоянно встречается обращение к Богу: «О, Господи, много ли надо, чтобы стало легко и светло!» Или: «Господи, дай только сердцу силы помнить, что Ты и во тьме со мной!» Или еще: «Господи, что ж это? — Свет отошел!»
На вопрос, что такое поэзия? Раевский отвечает стихотворением:
Поэзия — не томный, лепет,Не темный бред, не грубый рёв, —Она — внезапный шум и трепетВ огне рождающихся слов,
Их радостное столкновение,Полёт, падение, полёт…Ее начало — изумленье,И музыка — ее оплот.
Потом, когда остынет лава,Когда придет иль не придетНепрочная земная слава, —Душа по памяти найдет
Тех, полных боли и тревоги,Незабываемых часовКак бы зажившие ожогиНа теле неподвижных слов.
Георгий Авдеевич знал немецкий язык так же хорошо, как и русский, даже писал хорошие стихи по-немецки. Иногда он нам в кружке читал свои мастерские переводы. Помню, как чудесно звучали, переведенные на немецкий, стихи Блока. Сохранялась даже их музыка, их магия. Насколько мне известно, они, к сожалению, не были опубликованы, разве что в Германии, где Раевский провел последние годы своей жизни. Он работал там для немецкого радиовещания и телевидения, составляя пьесы и диалоги. Это занятие увлекало его, давало удовлетворение, он знакомил слушателей с русской культурой и положением верующих в СССР.
Десять лет назад Раевский скоропостижно скончался в Германии. Эта неожиданная смерть потрясла всех, знавших его. Судьба поэтического архива Георгия Авдеевича, его ненапечатанных стихов, мне неизвестна. Вероятно, все хранится у его жены-швейцарки, не знающей русского языка. Будем надеяться, что они когда-нибудь будут изданы.
Мне хочется закончить одним из любимых стихотворений Раевского. Он читал его всегда с особым подъемом и, в его передаче, оно звучало как торжественный гимн Вечному Свету:
Качнулись, побежали тени,Свернулась мгла на дне долин,Еще короткое мгновенье —И солнце, светлый исполин,
Смеясь, выходит из чертога;Сквозь утренний и синий дымЗолотозвонная дорога.Бежит далёко перед ним.…………………………………
Ты чудную кидаешь ризуНа плечи, на холмы земли,Чтоб смертные отсюда, снизу,В минуты лучшие могли,
Подняв лицо тебе навстречу,Постичь притихшею душой,Какого пламени предтеча —Светорожденный пламень твой.
Газета «Русская мысль». Париж. 1973, № 2937.
