Ярослав Смеляков - Стихи
1953–1955
Под Москвой
Не на пляже и не на «зиме»,не у входа в концертный зал, —я глазами тебя своимив тесной кухоньке увидал.
От работы и керосиназакраснелось твое лицо.Ты стирала с утра для сынаобиходное бельецо.
А за маленьким за оконцем,белым блеском сводя с ума,стыла, полная слез и солнца,раннеутренняя зима.
И, как будто твоя сестричка,за полянками, за лескомбыстро двигалась электричкав упоении трудовом.
Ты возникла в моей вселенной,в удивленных глазах моихиз светящейся мыльной пеныда из пятнышек золотых.
Обнаженные эти руки,увлажнившиеся водой,стали близкими мне до мукии смущенности молодой.
Если б был я в тот день смелее,не раздумывал, не гадал —обнял сразу бы эту шею,эти пальцы б поцеловал.
Но ушел я тогда смущенно,только где-то в глуби светясь.Как мы долго вас ищем, жены,как мы быстро теряем вас…
А на улице в самом делеот крылечка наискосокснеговые стояли ели,подмосковный скрипел снежок.
И хранили в тиши березыльдинки светлые на ветвях,как скупые мужские слезы,не утертые второпях.
1955
Признание
Не в смысле каких деклараций,не пафоса ради, ей-ей, —мне хочется просто признаться,что очень люблю лошадей.
Сильнее люблю, по-другому,чем разных животных иных…Не тех кобылиц ипподрома,солисток трибун беговых.
Не тех жеребцов знаменитых,что, — это считая за труд, —на дьявольских пляшут копытахи как оглашенные ржут.
Не их, до успехов охочих,блистающих славой своей, —люблю неказистых, рабочих,двужильных кобыл и коней.
Забудется нами едва ли,что вовсе в недавние днивсю русскую землю пахалии жатву свозили они.
Недаром же в старой России,пока еще памятной нам,старухи по ним голосилипочти как по мертвым мужьям.
Их есть и теперь по Союзунемало в различных местах,таких кобыленок кургузыхв разбитых больших хомутах.
Недели не знавшая праздной,прошедшая сотни работ,она и сейчас безотказнолюбую поклажу свезет.
Но только в отличье от прежней,косясь, не шарахнется вбок,когда на дороге проезжейраздастся победный гудок.
Свой путь уступая трехтонке,права понимая свои,она оглядит жеребенкаи трудно свернет с колеи.
Мне праздника лучшего нету,когда во дворе дотемная смутно работницу этуувижу зимой из окна.
Я выйду из душной конторки,заранее радуясь сам,и вынесу хлебные корки,и сахар последний отдам.
Стою с неумелой заботой,осклабив улыбкою рот,и глупо шепчу ей чего-то,пока она мирно жует.
1956
Маяковский
Из поэтовой мастерской,не теряясь в толпе московской,шел по улице по Тверскойс толстой палкою Маяковский.
Говорлива и широка,ровно плещет волна народаза бортом его пиджака,словно за бортом парохода.
Высока его высота,глаз рассерженный смотрит косо,и зажата в скульптуре ртагрубо смятая папироса.
Всей столице издалекаочень памятна эта лепка:чисто выбритая щека,всероссийская эта кепка.
Счастлив я, что его застали, стихи заучив до корки,на его вечерах стоял,шею вытянув, на галерке.
Площадь зимняя вся в огнях,дверь подъезда берется с бою,и милиция на коняхнад покачивающейся толпою.
У меня ни копейки нет,я забыл о монетном звоне,но рублевый зажат билет —все богатство мое — в ладони.
Счастлив я, что сквозь зимний дымпосле вечера от музеяв отдалении шел за ним,не по-детски благоговея.
Как ты нужен стране сейчас,клубу, площади и газетам,революции трубный бас,голос истинного поэта!
1956
Трактор
…Это шел вдоль людской стены,оставляя на камне метки,трактор бедной еще страны,шумный первенец пятилетки.
В сталинградских цехах одет,отмечает он день рожденья,наполняя весь белый светторжествующим тарахтеньем.
Он распашет навернякаполовину степей планеты,младший братец броневика,утвердившего власть Советов.
Он всю землю перевернет,сотрясая поля и хаты,агитатор железный тот,тот посланец пролетариата.
И Москва улыбнулась чуть,поправляя свои седины,словно мать, что в нелегкий путьсобирает родного сына.
1956
Уголь
На какой — не запомнилось — стройкегода три иль четыре назадмне попался исполненный бойкобезымянной халтуры плакат.
Без любви и, видать, без опаскинекий автор, довольный собой,написал его розовой краскойи добавил еще голубой.
На бумаге, от сладости липкой,возвышался, сияя, копери конфетной сусальной улыбкойулыбался пасхальный шахтер.
Ах, напрасно поставил он точку!Не хватало еще в уголкехерувимчика иль ангелочкас обязательством, что ли, в руке…
Ничего от тебя не скрывая,заявляю торжественно я,что нисколько она не такая,горняков и шахтеров земля.
Не найдешь в ней цветов изобилья,не найдешь и садов неземных —дымный ветер, замешанный пылью,да огни терриконов ночных.
Только тем, кто подружится с нею,станет близкой ее красота.И суровей она и сильнее,чем подделка дешевая та.
Поважнее красот ширпотреба,хоть и эти красоты нужны,по заслугам приравненный к хлебучерный уголь рабочей страны.
Удивишься на первых порах ты,как всесильность его велика.Белый снег, окружающий шахту,потемнел от того уголька.
Здесь на всем, от дворцов до палаток,что придется тебе повстречать,ты увидишь его отпечатоки его обнаружишь печать.
Но находится он в подчиненье,но и он покоряется самчеловечьим уму и уменью,человеческим сильным рукам.
Перед ним в подземельной темницена колени случается стать,но не с тем, чтоб ему поклониться,а затем, чтоб способнее брать.
Ничего не хочу обещать я,украшать не хочу ничего,но машины и люди, как братья,не оставят тебя одного.
И придет, хоть не сразу, по правус орденами в ладони своейвсесоюзная гордая славав общежитие бригады твоей.
1956
Магнитка
От сердца нашего избытка,от доброй воли, так сказать,мы в годы юности Магниткойтебя привыкли называть.
И в этом — если разобраться,припомнить и прикинуть вновь —нет никакого панибратства,а просто давняя любовь.
Гремят, не затихая, марши,басов рокочущая медь.За этот срок ты стала старшеи мы успели постареть.
О днях ушедших не жалея,без общих фраз и пышных словстрана справляет юбилеилюдей, заводов, городов.
Я просто счастлив тем, что помню,как праздник славы и любви,и очертанья первой домны,и плавки первые твои.
Я счастлив помнить в самом деле,что сам в твоих краях бывали у железной колыбелив далекой юности стоял.
Вновь гордость старая проснулась,припомнилось издалека,что в пору ту меня коснуласьтвоя чугунная рука.
И было то прикосновеньепод красным лозунгом трудакак словно бы благословеньесамой индустрии тогда.
Я просто счастлив тем, однако,что помню зимний твой вокзал,что ночевал в твоих бараках,в твоих газетах выступал.
И, видно, я хоть что-то стою,когда в начале всех дорогхотя бы строчкою одноютебе по-дружески помог.
1957
