Стихи. 1964–1984 - Виктор Борисович Кривулин
неприступной для нас, духов ночи,
словно бы иероглиф бессмертья –
кроводвиженье твое.
Теряю силы, слабею.
Ты притягиваешь, как луна.
Тянет, как за волосы, к тебе.
В августе ночи стали длиннее –
приходила все реже.
В сентябре исчезла.
Сколько лет прошло!
Я давно покинул
родную Эстляндию.
Живу в Ленинграде.
Дом холостяцкий на самой окраине,
дальше пустырь бескрайний.
Друзья не приходят.
С недавних пор начались виденья –
каждое полнолуние, в полночь
с пустыря – тонкий свист.
Подхожу к окну – мерцают губы за стеклами,
губы, в игольное ушко
дующие, – и усыпан
линолеум – земляникой
3. Беседую с другом ранней весною
На створках шелковой ширмы
ночи золотого дракона.
Белые мухи, бумажные зайцы
снуют за ширмой.
Но здесь тепло от беседы.
Медный чайник
полон вином подогретым.
Приветствую друга.
Надолго ли к нам из Восточной столицы?
Несколько лет не виделись.
Не спрашиваю о новостях,
о казнях, о перемещеньях по службе.
О делах государства
я, недостойный провинциал,
судить не смею.
Иное дело – стихии.
– У вас, – говорит, – свирепые ветры.
Вчера в дороге пурга застигла.
Всегда ли ваша весна так медлит
перед Начальником года предстать?
В столице персиковые деревья
давно уже розовым пухом покрылись.
Дым сожженных жертвенных денег
овеял цветущую ветку сливы.
А у вас в уезде и народ какой-то
озлобленный, под стать непогоде.
Ездил с инспекцией по деревням –
разбегаются, завидя чиновничью шапку.
– Край суровый, – киваю, – но разве
знающий не радуется воде?
Разве Гуманный превыше всего не ставит
горы в тумане?
Разъединяя холодное с теплым, разве
мы не рискуем вызвать вселенскую смуту,
повредить Небесную музыку? Это такое мнение
вашего ничтожного друга.
– Лучше скажите… Мы наполнили чашки
теплым вином. Подобно хлопку в ладоши
лопается промасленная бумага
на юго-западных окнах.
Ледяная змейка
в рукав халата скользнула,
обвилась вокруг шеи,
фукнула на светильник.
В темноте улыбаюсь. Легко и пусто. И слышу
тихий смех моего гостя:
…лучше скажите, – смеется, –
не хотели бы вернуться в Столицу?
4. Разговор с ученым другом о природе инь – ян
Содержательную природу пустот –
белой и черной –
без толку пытаюсь пересказать
ученому другу.
– Ты, Арно, или совсем свихнулся,
или нарочно голову мне морочишь.
В Тарту, помнишь, не тому учили
в лучшие наши годы.
Ах, Тарту, от ночных факельных шествий
до сих пор огоньки по всему телу,
до сих пор пахнут бензином руки,
догорает латинская песня в небе!
А ты, Арно, как яблоко, высох.
Обезволосел, желтый, худой как палка.
Несешь околесицу – противно слушать
образованному человеку.
Говоришь, лисьи хвосты у бумажных котов?
Тухлые яйца катаются в брюхе дракона?
Съездил бы в Кадриорг, орехов
белкам ручным отвез бы!
Мы, эстонцы, народ спокойный,
и ты, Арно, почти в Европе родился,
а разговариваешь, будто вырос
на Дальнем Востоке, среди бурятов.
Мало нас. Ежели каждый
вообразит себя японцем, индусом,
негром или еще кем-то – все окончательно обрусеем.
– Что говорить об эстонцах, Келле?
Наши предки были даосы.
Некогда чудь низводила солнце, а нынче?
Национальное блюдо – студень!
5. Книготорговец оправдывается
Приехал хозяин печатни.
Книгу мою привез.
Где, говорю, двенадцать
видов горы Фу-линь?
Где стихи о 12 лисах?
– Почтенный… (а сам скукожился,
в глаза не смотрит, бормочет)
почтенный! доски испорчены.
Видно, бездельник-резчик
связался с лисою: торчит целыми днями дома,
ее дожидается,
лисоньку.
Дал ему связку монет.
Жалко парня: худеет
на глазах – Отправляйся в лавку!
Рису купи и немного меду.
Не могу, отвечает, ноги
не держат. И зырк на дверь.
Соседи видели:
как-то
стучится к нему такая
красавица, что страшно
и вслед посмотреть.
Вошла – и до утра оттуда
смех, завыванье, повизгиванье.
Крыша прыгает, как живая.
Запах паленой шерсти
по всему кварталу. Дышать
нечем. Гони, советую, в шею!
Только вздыхает:
вам бы
такую у изголовья.
Руки трясутся. Доски
взял да испортил.
6. Весеннее утро в родном городе
Нехорошо это, сам понимаю:
живу на улице Пик,
а вот выйду куда-нибудь – будто брожу по Китаю:
хрупкие люди, птичий какой-то язык.
Господи, думаю, и откуда!
Вроде ничто не взрывалось, не жгли архив –
одни китайцы в Таллине, желтое чудо.
Хожу среди них, об остальном позабыв.
У библиотеки Крейцвельда окружила толпа
гадателя в голубом халате.
Рядом жонглирует слепой
сырыми яйцами. Глянцевая скорлупа
высоко в небе сверкает,
как белок разгневанного глаза
Небесной Кобылы.
Ну и дела.
Зашел позавтракать – ни одного известного блюда,
ни одной официантки знакомой:
в синих стеганых ватниках снуют китайчата,
в мягких фуражках со звездою.
Подбегают, пятятся, щебечут,
за руки тащат: «Твоя-моя села!»
Принесли миску тухлятины. Воткнут бумажный столбик.
Вынимаю – на четырех языках названье:
«Молодой дракон. Печень. Юго-восточный кусок».
И стихи председателя Мао:
«Иду в пустыне
