Стихи. 1964–1984 - Виктор Борисович Кривулин
«февраль подоспеет – и я обнаружу…»
февраль подоспеет – и я обнаружу
новое небо а новую землю
наверное никогда
не увижу
«достаточно получаса…»
достаточно получаса
под озарением земных деревьев
деревьев со змеями солнца и снега
на юго-западных ветках
достаточно – и не надо
ни лета ни бестолковой поездки
по юго-западной ветке в одессу в аркадию
в байю
где солнцем торгуют
«реки мосты остальная природа…»
реки мосты остальная природа
от частого употребленья
стертая продранная на сгибах
автофургон загруженный бумагой
с ревом протискивается в ворота
оледенелого стихотворенья
площадь набережные и склады
сторожевая будка с поэтом
еле-еле рифмуется – связано слабой
связью – но рыжие псы на решетках
люков окутаны паром
прижимая впалое брюхо
к железным ребрам
ржавчина древних моторов
из-под льда проступает как пятна
прошлогодней горелой травы –
прошлая ржавчина и стихотворная форма
речи беспомощна и необъятна
воет буксует раскачивается на рессорах
тупорылый трейлер октавы
прямо – ворота и слева и справа –
вся остальная природа
«Что было открыто – пора закрывать…»
Что было открыто – пора закрывать
осиновый кол над могилой колумба
мы звездочкой сонной украсим
осталась березовая благодать
и профилакторий – звездчатая клумба –
и больше ни Запад ни Юг не опасен
что было – давно перестало бывать
что явится – это из области басен
сейчас – это вечность упавшая наземь
ничком на базальтовую кровать
послушай, да ты человек или тумба?
я житель земли занесенный в тетрадь
ее ученичества – и не прервать
старательный прочерк – не выйти бесшумным
из класса где нас разучают читать
«ах как надсонит апухтит лиловеет…»
ах как надсонит апухтит лиловеет
над поэтом-соловьем
сам фабричный воздух соловеет
воздух съеденный живьем
умер умер пушкин полевелый
тайный шум произведя
простыней покрыт зернисто-белой
труп весеннего дождя
кончился бретон со всеми в ссоре
черным кубом вознесясь
к облакам теоретического моря
к ливням рушащимся в грязь
рыхло стало, сделалось бумажно
вялою рукой ладонью влажной
правильный поэт оглаживает речь
больше нет несчастных и счастливых
и апоплексический загривок
залила бычачья желчь
«нету ничего – а раньше?..»
нету ничего – а раньше?
раньше – лирика над лютней
и в толпе немноголюдной
с обезьянкой-музыкантшей
флейтица – змея прямая
раньше – все, а нынче нынче
безобразно половинчат
ничего не издавая
музыкальный агрегат
в зимнем заспанном пейзаже
за окном вагонной сажи
выгибается назад
женовидный стан виолы –
гимнастический, вполнеба –
как не вовремя, нелепо
врубленная радиола
«веревка и пила, аэродром и верфь…»
веревка и пила, аэродром и верфь
строительный разгром – но где? в конце или в начале
великой нации?
империя сама себя развалит
сама себе и царь и червь
ей нечего бояться
заизвесткованный скелет Четвертого Ивана –
он больше остова галеры боевой
на стапеле где облачко меж ребер
где хлюпанье и хрип трофейного баяна
где обыватель пораженный с головой
ушел в историю и обмер
ее махину созерцая
под небом вечно-голубым
«разглядыванье слов настолько ни к чему…»
разглядыванье слов настолько ни к чему
что при неярком свете бытовухи
я радуюсь любой неграмотной старухе
как долгожданному письму
любому чтению губами шевеля
и вслух и босиком и в мареве белесом
когда лежит за типографским лесом
неразграфленная прекрасная земля
усвоенная с голоса, живьем
земля молитвы полувнятной
но свиток Мира ясен допечатный
в деснице ангела на фоне золотом
«что лицам лица говорили?..»
что лицам лица говорили?
меня обставшие портреты
столицы глаз, периферии
камчаточных ушей – земля родная!
на доску нескончаемого лета
трехъярусными веерами
наклеенные лики офицеров
симметрия и позвоночный сгиб –
страна родная! – реки и долины
быки разрушенных мостов
поддерживают нас как бы в полете –
военной косточки, армейской сердцевины
трехактное лицо при добром повороте
открыто словно проходная
без турникетов и барьеров
«немногорадостный праздник зато многолюдный…»
немногорадостный праздник зато многолюдный
пороха слаще на площади передсалютной
темный пирог мирового огня
и александровская шестерня
детство мое освещали надзвездные гроздья
зимний дворец озарялся и потусторонняя гостья
астра или хризантема росла и росла
гасла – и все выгорало дотла
помню ли я толкотню и во тьме абсолютной
свое возвращение к вечности сиюминутной
пересеченье потоков тоску по минувшему дню
и александровскую шестерню?
помню ли я разбеганье свистящих подростков
хаос какой-то из шапок обрывков набросков
цепи курсантов морских
помню ли я? – или полубеспамятный скиф
вместо меня это видел и вместе со мною забыл
черные руки отняв от чугунных перил?
«не поэзия в рифму – отрыжка имперского чрева…»
не поэзия в рифму – отрыжка имперского чрева
не латынь переклички латунной
легионеров равняющихся налево –
на венценосных летуний
