Юрий Кублановский - В световом году: стихотворения
«За поруганной поймой Мологи…»
За поруганной поймой Мологинадо брать с журавлями — правей.Но замешкался вдруг по дорогеиз варягов домой соловейи тоскует, забыв о ночлегеи колдуя — пока не исчезнад тропинкой из Вологды в грекиполумесяца свежий надрез.
Расскажи нам о каменной львицена доспехе, надетом на храм,о просфоре, хранимой в божнице,как проводит борей рукавицейпо покорной копны волосам.
Но спеши, ибо скоро над топьюбеззащитно разденется леси отделятся первые хлопьяот заранье всклубленных небес.Но еще и до хроник ненастныхпо садам не осталось сейчасгеоргинов в подпалинах красных,ослеплявших величием нас.
«Златоверхий у жилья…»
Златоверхий у жильяв шумной клен раскачке,где расейская свояжизнь в трудах и спячке,
от которой вперекосвизави всего лишьприснопамятный погост— вот туда и клонишь.
…Приезжаю ль в город N,занимаю нумер,никого не жду — взаментех, кто жил да умер.
Убираю ль серым днемза опавшим кленом,вспоминаю ли с трудомпогодя об оном,
возвращается ль в окномой высоколобыйкот, который заоднос космосом утробой,
— в листопадных кучдыму смыты все границы.И скрипят, скрипят в домуночью половицы.
«Шавки у свалки…»
Шавки у свалкиголодны, жалки,их пожалей,вихорь над креномпахнущих тленомвалких полей.
…В поле былинку,в милой слабинку,лунный прогал,то бишь глубинкув небе с овчинку— долго искал.
1995«Вчера мы встретились с тобой…»
Вчера мы встретились с тобой,и ты жестоко попрекалаи воздух темно-голубойразгоряченным ртом глотала.Потом, схватясь за парапет,вдруг попросила сигарету.Да я и сам без сигарети вовсе не готов к ответу.
Там ветер на глазах у насрастрачивал в верхах кленовыхнемалый золотой запасв Нескучном и на Воробьевых…
Да если б кто и предсказал,мы не поверили бы сами,сколь непреодолимо мал зазормеж нашими губами.Сбегали вниз под пленкой льдатропинки с заржавевшей стружкой…И настоящая враждав зрачке мелькнула рысьей дужкой.
«Озолотились всерьез…»
Озолотились всерьезв свалках откосы,копны ракит и березпряди и лозы.Некогда, впрямь молодым,нам обходились в копейкик приискам тем золотымведшие узкоколейки.
Красным царькам вопрекибыли тогда еще живысверстники и смельчаките, что потом, торопливоопережая, леглив узкие, тесные гнездаиз-за нехватки землина отдаленных погостах…
Дождь непрестанный до слезто барабанит, то бает.Только ленивый березосенью не обирает— около лавки свечнойс бойкой торговлей воскреснойили излуки речной,враз ключевой и болезной.
…Но на родные местас тусклым осенним узорцемглядя и глядя с крестапод остывающим солнцем,как поступающим в скиттрудницам простоволосым,Сын унывать не велиткопнам прибрежных ракит,стаям рябин и березам.
1995«От посадских высот — до двора…»
От посадских высот — до двора,где к веревкам белье примерзаети кленового праха гора,наступает такая пора,за границей какой не бывает.
В эти зябкие утра слышнейс колоколен зазывные звоныи с железнодорожных путейлязг, когда расцепляют вагоны.
Из источника лаврского тут богомольцы в кирзе и ватинес кротким тщанием пьюти — идутприложиться к святыне.
Над жнивьем радонежских лугови оврагов обвал облаков.
А еще за четыре верстыскит, ковчег богомольных усилий.Это там — и над ними крестыпотемнели, крепки и просты —спят рабы Константин и Василий[3].
«От лап раскаленного клена во мраке…»
От лап раскаленного клена во мраке червоннее Русь.От жизни во чреве её, что в бараке, не переметнусь.
Её берега особливей и ближе, колючей жнивье.Работая веслами тише и тише, я слышу её.
О как в нищете ты, родная, упряма. Но зримей всегона месте снесенного бесами храма я вижу его.
И там, где, пожалуй что, кровью залейся невинной зазря,становится жалко и красноармейца, не только царя.
Всё самое страшное, самое злое еще впереди.Ведь глядя в грядущее, видишь былое, а шепчешь: гряди!
Вмещает и даль с васильками и рожью, и рощу с пыльцой позолоттот — с самою кроткою Матерью Божьей родительский тусклый киот.
ПОЛУСТАНОК
Илье 1Мир лет сто одинаковпристанционный — ив хижинах и баракахрано зажглись огни.Также ползет, морщинясь,с крыш снеговой покров;тот же идет, волынясь,зов из иных миров.
Поводья в алмазной саженатянутые туда,где жизнь по губам помажет.Махровая лебедалепится к стеклам,травыизморози звенят,если идут составывстречные и подряд.
Словно в необозримомполе у ГородниТретьего Рейха с РимомТретьим грядут бои:
сшибка оккультной ратис заповедью в грудибьющейся: «Бога ради,только не навреди».
Больше гадать не буду,ибо ответ один:просто сдают посудупосле сороковинправедные потомки,зарясь на снегирей.
…Надо б звезде соломкитут подстелить скорей,чтобы не больно падатьбыло её сюдапеплу — со снегопадомсмешанному всегда.
2Чтобы могли глазавидеть всё честь по чести,надо отъехать заВологду верст на двести.Там садовод-морозс каждой верстой прилежней;каждый барак заросфлорою жизни прежней.
Сообразят дружки,и проберут до дрожипьяные матюжкиустюжской молодежи;и при налимье звездхмурит смиренно лобик,ибо подсчет не прост,виды видавший бобик.
…Затемно пестик троньтут рукомойника —так же суха ладонь,как у покойника.
Словно через фрамугу —умершему за пятьлет перед этим — другустало, что мне сказать:
будто в урочный часза морем хвойных копийне постоял за насгрешных святой Прокопий.
Только возьмется засердце тоска такая,тут и проклюнутсяпервая жизнь… вторая…С кровом им помоглипрошлых веков времянки,неоприходованной землисонные полустанки.
3На старом фронтонце убогомвокзала заметно едваназвание места: Берлога,хоть значится Коноша-2.Как будто тут, в скрюченных клеммахцигарок раздув огоньки,прошли с пентаграммой на шлемахна мокрое дело ваньки.И с веток снесенноехриплошумит вразнобой воронье:погибла Россия, погибла.А всё остальное — вранье.
Плеяда любезных державебагровых и синих огнейблестит в темноте — над ужамисужающихся путей.
…Но если минуту, не дольше,стоит тут состав испокон,с три Франции, если не больше,до Коноши-3 перегон,считайте, что сослепу, спьянуприбившись к чужому огню,отстану, останусь, отстану,отстану и не догоню.Чтоб жизнь мельтешить перестала,последние сроки дробя,довольно тянуть одеялопространства опять на себя.
1996ЗИМОВЬЕ
