Юрий Кублановский - В световом году: стихотворения
«Добровольческий спелый…»
Добровольческий спелыйобреченный снежок.Знать, у косточки белойперед нами должок.
Потускнели медалии потерся погон,но уносится яликпрямиком на Афон.
Там на пастбищах югакруглый год сенокоси светлее округаот молитвенных слез.
Там прощаются долги.Средь сокровищ иныхв темной ризнице — полкис черепами святых.
…Нам чужого не надо,мы пойдем прямикомпо следам продотрядапрямо в Иродов дом.
Покартавь с ходоками,Ирод, как на духу.Мы своими рукамииз тебя требуху………………………………В разоренные ясливифлеемской ночитолько иней на пряслеопускает лучи.
Надо пасть на колени,чтоб к намоленной меди крестагде-нибудь на Мезенипримерзали уста.
«Необронённое золото…»
Отцу Ярославу
Необронённое золотозавороженных березярче — под небом распоротым,словно алмазом, в морозрыхлой межой истребителя,схожею с санным путемк дальней обителисеверным меркнущим днем.
На зиму кроны не сброшены,не осыпаясь, оневсе целиком замороженыв гибнущей с нами стране.И за слободкой заречноюветер, тревожа посад,в дни скоротечныене по-земному пернат.
…Даль в половине четвертого —словно ложится с плечаепитрахили потертая,ставшая серой парча.Пристанционный за староюузкоколейкою дом.Бог с Авраамом и Сароюдолго беседовал в нем.
Там на далекой окраинескоро приспеет порас ложечки грешных отпаиватьжертвенной кровью с утра.Вся наша истинно царскаяжизнь по углам да одрам,а не латынь семинарская,сосредоточилась там.
Декабрь 1992«Вдруг вырвалось пламя из топки…»
Вдруг вырвалось пламя из топкипо местному времени в шесть.
Опять подтвердили раскопки,что Царство Небесное есть.
И уж не оттуда ль скорее,чем мы ожидать их могли,
вернулись со снегом на реяхс сезонных работ корабли?
…В широтах немереных — ночи,ветрами сносимые, и
еще холодней и короче,еще безымяннее дни,
когда из разбитой коробкидоносится хриплая весть.
И дальневосточные сопкихранят в себе Осипа персть.
ЧЕТВЕРТОЕ ОКТЯБРЯ
Осень в зените с серымпадающим огнем.Кольца, бульвары, скверынищенствуют при немс антиками Арбата.Из-за Москвы-рекислышится канонада.Наши ли мужики,пьяные черемисы,псы ли в блевотинене поделили ризыраспятой родины.
Помнится, разгоралось.Всматриваясь в своепристальней, чем мечталосьпрежде, небытие,где запашок снарядовдержится посейчас,хоть и была бы радатихо уйти в запас,будто бобер над Летойтемной перед норой,жизнь замерла на этойстрашной передовой.
Ибо грозней святынинаши без куполов,мы еще слижем инейс спекшихся губ в Покров.Может, и перекрасимрусский барак — в бардак,выплеснув сурик наземь.Но не забудем, какветру с охрипшей глоткойвторил сушняк листвы.Прямой наводкой,прямой наводкойв центре Москвы.
1993«Окно — что аквариум с мутной…»
Окно — что аквариум с мутнойзеленою толщей воды,где в залежь хвои беспробуднойвпечатаны белок следы.
Шиповнику белому надодержаться притом на плаву.И катятся гранулы градапо кровельной жести в траву.
Надежна его баррикадапо сада периметру — ишиповнику белому надозаглядывать в сенцы твои.
Сосед, повелитель ищейки,еще допотопный совок,в юродской своей тюбетейкеответил кивком на кивок,
но чудится скрытая фрондав приподнятом ватном плече;солдату незримого фронта,чье званье кончалось на ч,
лишенцу партийного сана,что нужно теперь старику?Занюхал свои полстаканаи, словно алмаз без ограна,лежит, затаясь, на боку.
1994«Месяц ромашек и щавеля…»
Месяц ромашек и щавелявозле озерной сурьмы.Словно на родине Авеляснова убитого мы.
Нового Авеля, легшегорядом неведомо где,кротко улыбку берегшегов русой с медком бороде.
Стадо с приросшею кожеюк ребрам спасается тут.Лютые над бездорожиемовод, слепень и паут.
Светлое небо порожнее.Слышатся окрик и кнут.С каждой минутой тревожнеепо воскресениям тут.
Все в этой местности пьющиес каждым стаканом грубей.Культи ветров загребущиеда колокольни, встающиетихо из сонных зыбей…
1994НИЩИЕ В ЭЛЕКТРИЧКЕ
В новорожденной пижме откосыи в отбросах, как после крушенья.Только-только рябины над ниминачинается плодоношенье.
У московского хмурого людапобуревшие за лето лица,лбы и щеки в досрочных морщинах,но вздохнешь — начинают коситься.
В электричке открытые дверии в глубоких порезах сиденья.Входит тетка с двумя пацанамии заводит свои песнопенья.
То ли беженцы, то ли пропойцыпобираться решилось семейство,кто бы ни были, но понимаешь:не подать им две сотни — злодейство.
…Это голос сыновний, дочернийговорит в нас, сказителях баек,блудных детях срединных губерний,разом тружениц и попрошаек.
1994«Под кровавую воду ушедшие…»
Под кровавую воду ушедшиезаливные покосы губернии.
В Сорской пустыни ждут сумасшедшие,что омоют их слезы дочерние.
И безумец глядит в зарешеченныйлес в оконце ворот — и надеется
в заозерном краю заболоченном,что в застиранной робе согреется.
А другого, в траве прикорнувшего,одолело унынье досужее.
Настоящее жутче минувшего —думать так, земляки, малодушие.
Сердце ищет, как утешения,бескорыстно, непривередливо,
пусть неправильного решения,только б верного и последнего!
Было ясно, теперь помрачение;и, блестя раменами, коленами,
иван-чая стоит ополчениев порыжевших доспехах под стенами.
1994«За поруганной поймой Мологи…»
За поруганной поймой Мологинадо брать с журавлями — правей.Но замешкался вдруг по дорогеиз варягов домой соловейи тоскует, забыв о ночлегеи колдуя — пока не исчезнад тропинкой из Вологды в грекиполумесяца свежий надрез.
Расскажи нам о каменной львицена доспехе, надетом на храм,о просфоре, хранимой в божнице,как проводит борей рукавицейпо покорной копны волосам.
Но спеши, ибо скоро над топьюбеззащитно разденется леси отделятся первые хлопьяот заранье всклубленных небес.Но еще и до хроник ненастныхпо садам не осталось сейчасгеоргинов в подпалинах красных,ослеплявших величием нас.
«Златоверхий у жилья…»
