Не отрекаются любя. Полное собрание стихотворений - Вероника Михайловна Тушнова
Когда-нибудь возьму я дочь –
она совсем большая стала, –
и нас в пути застигнет ночь
невдалеке от перевала.
Два настороженных коня
пойдут бок о бок, близко-близко,
слегка подковами звеня,
из камня высекая искры…
Вверху звезда зажжет свечу,
дрожа, дохнет ночная свежесть,
и ель мохнатая, разнежась,
меня погладит по плечу.
Я наклонюсь и отыщу
родную маленькую руку,
прислушаюсь к глухому стуку
камней на недоступном дне
ущелья…
И предстанет мне:
вблизи моста́, где стынет мгла,
где даже в зной темно и сыро,
швырнули детские тела
на дно ущелья Гоначхира…
Былого сгладятся черты,
и горе станет меньше ранить…
Как мало сберегаешь ты,
короткая людская память!
Людское сердце, не остынь,
не позабудь свой день вчерашний:
ведь эти села, эти пашни –
на месте выжженных пустынь!
Хлебами прах людской пророс,
цветами кровь людская стала,
на эту землю море слез
дождями теплыми упало.
Людское сердце, не дремли!
Своей взыскательностью строгой,
своей недремлющей тревогой
храни покой родной земли.
Какие вновь там зреют планы?
Какой готовится набег?
Для дел каких за океаном
стомиллионный выдан чек?
И вот в стране моей богатой
под кровом мирной тишины
наемный бродит соглядатай,
лазутчик лагеря войны…
Он заговаривает с нами,
в улыбке лживой скаля рот,
как тот, в потрепанной панаме,
в далекий, предвоенный год…
Он по дорогам нашим рыщет,
он ищет спутников в пути,
бездумных, легковерных ищет,
но он не должен их найти!
За недоверье и пристрастье
пусть не осудят нас друзья:
ведь мы стоим на страже счастья,
нам глаз на миг сомкнуть нельзя.
Над узкой трещиной ущелья,
во мгле, лохматы и черны,
свисают траурные ели,
как память черная войны.
И слышен в сумраке беззвездном
мне неумолчный голос их:
– О тех, о мертвых, плакать поздно,
мир берегите для живых!
Наутро небо прояснится,
сползет туман с зубчатых круч,
и рассветет, и сквозь ресницы
в глаза ударит первый луч…
Девчонка, худенький подросток,
по льдам ступая в первый раз,
ты скажешь радостно и просто:
«Так, значит, вот какой Кавказ!»
Полет орлов и рек рожденье
там, наверху, увидишь ты.
Прекрасно счастье восхожденья,
преодоленье высоты!
Но в утро счастья, в утро мира,
мне память затуманит взор:
через ущелье Гоначхира
лежит дорога на Клухор.
Я не хочу твоей печали,
но что же делать: я права;
все расскажу я, не смягчая
рассказа трудные слова.
Блеснут ребяческие слезы
в глазах внимательных твоих…
Не плачь!
Не надо!
Плакать поздно.
Бороться надо за живых!
Поэма памяти
Далеко, далёко начало.
Начинала… Потом молчала…
Сколько раз принималась снова,
и давала зарок сурово,
и опять его нарушала…
Что-то мне досказать мешало.
Безутешно и неумело
я твой облик сберечь хотела,
по крупицам я собирала
все, что помнила, все, что знала…
Ты тускнела и ускользала.
Годы шли своей чередою,
то с удачами, то с бедою,
и уже я не собиралась
сохранять тебя от забвенья –
ты сама в мою жизнь вторгалась
как надежда и осужденье.
Лишь теперь мне понятно стало.
что всему наступают сроки,
что несвязные эти строки
много разных людей писало.
I
Ночь. Январь. Сорок пятый.
Умирает родной человек.
Глаз невнятные пятна,
тяжелая выпуклость век…
Кем-то брошен на лампу
неглаженый белый платок…
Пять нетронутых ампул,
со шприцем блестящий лоток…
Я держу твою руку,
щекой прижимаюсь к руке.
Как неясно, как хрупко
твой голос звучит вдалеке.
Значит, дальше нельзя.
Значит, здесь расставаться.
Сейчас.
Точно мрак разлился,
точно отсвет последний погас…
Ты все дальше, все дальше,
все глубже, чернее вода…
Да откликнись же, дай же
только знак!
Тишина.
Навсегда.
Что я помню? Что я знаю?
Все с собой ты унесла.
Желтый снимок…
Вспоминаю:
в этом доме ты росла.
Вспоминаю, вижу, слышу:
утро, солнце, шум берез…
Между солнечных полос
девочка с босыми ножками,
в синем платьице горошками,
с мягким ежиком волос.
А на шейке привезенный
кем-то с ярмарки борок.
Сзади домик трехоконный,
белый струганый порог.
Как заманчив, гладок, ярок
тот копеечный подарок –
в три ряда на шейке нить.
Все бы трогать да крутить.
Полился из рук борок,
брызжут бусинки у ног.
Вот и все. Как это мало!
Девочка в селе росла,
а потом ее не стало
в ночь такого-то числа.
И в январском свете мутном
седина потухших кос…
Между тем и этим утром
полстолетья улеглось.
Встречи, радости, тревоги,
неспокойные года,
песни, люди, города…
Смотришь – и конец дороге.
И никто о ней не вспомнит…
и спросить не довелось…
…
А в одной из дальних комнат
девочка топочет ножками,
в синем платьице горошками,
с мягким ежиком волос.
А люди стучатся и ходят по лестнице,
и все это будто не наяву.
Мы с маленькой внучкой твоею ровесницы –
я маму сегодня, как в детстве зову,
а мама покоится в желтом гробу,
и нет ни морщинки на солнечном лбу.
Светает. Потом начинает смеркаться.
Потом темнота наступает опять…
В несчастье страшнее всего – просыпаться,
и я через силу стараюсь не спать.
Мне кто-то приносит горячего чаю,
со мной говорят,
и
