Фидель Кастро - В горячих сердцах сохраняя (сборник. Рассказы и стихотворения)
И вот наконец мы въезжаем в небольшой городок, богатый и полный жизни, некогда важный центр банковских контор и представительств коммерческих фирм из—за своей близости к сентралям «Аустралиа» и «Ковадонга», сохранивший со времен своего исключительного процветания пышные фасады с помпезными, но обветшавшими и поэтому покрашенными маслом колоннами — зелеными, голубыми, бледно — и ярко—желтыми образчиками, выставленными на классических антаблементах, которые мои эстетические представления запрещают воспринимать в сочетании с подобной мазней. На улицах полно народа, всюду свет. Маленькое кафе бурлит от милисьянос, и мне кажется, что некоторым из них, должно быть, не больше четырнадцати или пятнадцати лет. Похоже, что, когда стало известно о вражеском десанте, все здешнее население бросилось к арсеналу, требуя оружие. Кажется, что воюют здесь все.
Перед кружками собравшихся на углах, в парке, под колоннадами те, кто уже вернулся оттуда, где сражаются, рассказывают о своих первых впечатлениях. Говорят, что туда (и показывают на юг) силы захватчиков прибыли на разных судах, что они располагают легкими танками типа «Шерман», у них есть оружие всех калибров и они используют поддержку самолетов. (Я смотрю на то оружие, которое везем мы: добрые 120–миллиметровые минометы, несколько базук, три пулемета тридцатого и два — пятидесятого калибра. Маловато, чтобы противостоять тому, что на нас надвигается. Но мы не одни: мы — крошечная часть бойцов, которые идут, чтобы присоединиться к войскам, включающим две боевые колонны Повстанческой армии с приданной им батареей 122–миллиметровых гаубиц, батальон активистов народной милиции из Матансаса с тремя батареями 120–миллиметровых минометов, батальон 339–й из Сьенфуэгоса, выдержавший уже первое вражеское нападение, батальон полиции, батальон 117–й из провинции Лас—Вильяс, а также 114–й, тяжелый огневой, — с базуками, минометами и пулеметами.) Все здесь уже пахнет войной, и я вспоминаю, что на шоссе Валенсия — Мадрид этот запах возникал вдруг, неожиданно, в какой—нибудь деревне, расположенной на неосязаемом, невидимом рубеже, внезапно проведенном меж миром плуга и мотыги и миром пожаров и поспешного бегства. А здесь, за мещански—хвастливыми колоннами «Испанского казино», через раскрытые окна я вижу постели многочисленных раненых — уже? — за которыми ухаживают военные и гражданские врачи, санитары—милисьянос и медицинские сестры, которым помогают стремящиеся изо всех сил быть полезными школьники. Первый госпиталь… И я стараюсь не вспоминать, что в военное время госпитали такого рода принимают раненых из полевых санитарных машин, получивших в Испании наводящее ужас название «кровавых госпиталей»…
После полуночи мы переносим наше вооружение в большую грузовую машину, в которой вместе с другими милисьянос — не из нашей группы — мы едем дальше, но на сей раз погасив свет, по направлению к сентралю «Аустралиа», где расположилось командование наших войск на фронте в районе Плая—Ларга. Территория и поселок большого сахарного завода погружены во тьму. Но здесь—то и чувствуется — черт возьми! — что мы пусть еще не в самой зоне боевых действий, но уже на пороге ее. Освещено только одно административное здание сентраля, к которому, как я вдруг вижу, словно возникший из теней, подходит Главнокомандующий Фидель Кастро: он возвращается с боевого рубежа в сопровождении нескольких офицеров…
У нас выдается передышка, во время которой одни решают размять ноги, другие — помочиться, а третьи — вздремнуть, прислонившись спиной к стене, то и дело опуская на грудь голову. Мне кажется, что на самом деле всех больше усыпила, чем утомила, монотонность путешествия, которое в обычное время было бы достаточно коротким, но которое сегодня, со столькими остановками, ожиданием и происшествиями на всем протяжении пути, нам показалось нескончаемым.
— Я думал, моя задница больше не выдержит, — говорит один из бойцов.
— Сегодня главное в том, чтобы не показать ее врагу, — вторит ему другой.
И распускаются, множатся, растут озорные и бранные словечки, служащие, возможно, для облегчения внутреннего напряжения; они снова и снова звучат повсюду, где люди надевают военную форму не для парада. Но вскоре доносятся вести, от которых словно открывается второе дыхание у тех, кто казался сонливым и уставшим. В конце боя, начавшегося еще на рассвете, в час сумерек, наша авиация сбила четыре вражеские машины типа Б–26, потопила в заливе Кочинос две десантные баржи и один танкодесантный корабль.
— Ну и денек завтра будет, — произносит кто—то.
— Ничего, мы готовимся, — говорю я, подмечая то, что, как человек более опытный, чем другие, разглядел в ночи: прибытие все новых и новых грузовиков, доставляющих не только солдат, но и многочисленные 85–миллиметровые, несколько 122–миллиметровых пушек, зенитные пулеметные установки, те, что прозвали «четверками», и 120–миллиметровые минометы, количество которых меня удивляет, хотя вскоре мне станет понятно такое обилие оружия, наиболее эффективного в окопной войне или в уличных боях из—за навесной траектории стрельбы; но сейчас польза этого оружия для открытых пространств, каковыми, судя по названиям, представляются мне Плая—Ларга и Плая—Хирон, кажется весьма сомнительной.
— С таким оружием воевать можно, — замечает кто—то…
Несмотря на то что в городах уже чувствовалось тепло апреля, здешнее утро страшно холодное. Мы едем по направлению к местечку Пальните, и по обе стороны шоссе, которое заканчивается в Плая—Ларга, переливающийся, как опал, стелется туман, задерживаясь на желтоватой и бедной земле с каменистыми участками; но обилие на ней тростника указывает на присутствие подземной влаги.
— Мы едем через топь Сьенага—де—Сапата, — говорит мне лейтенант.
— Да, но… А вода?
— Какая вода?
— Топь — это место, где полно воды. С плавающей на поверхности растительностью… С жабами и лягушками… С трясиной… Не знаю, с чем еще…
— А—а, это вон там, — показывает он налево, — в стороне Лагуны—дель—Тесоро.
Название «Лагуна—дель—Тесоро» оживляет немного этот монотонный пейзаж, напомнив мне, как в детстве, в Колехио де Белен,[18] мне рассказывали о болотах, сейчас невидимых, где — так говорили — водятся огромных размеров кайманы,[19] живущие по соседству с почти мифической манхуари,[20] страшной на вид и зубастой, выступающей в крестьянских сказках о далеких прадедовских временах как главное действующее лицо в спорах между рыбами и человеком. Но здесь я вижу только пространства, сплошь покрытые стелющимися и вьющимися растениями, на фоне которых время от времени возникают то густые заросли ежевики и марабу,[21] простирающиеся между финиковыми пальмами и мастиковыми деревьями, с чешуйчатыми стволами медно—красного цвета, то редкие ягрумы,[22] машущие хохолками цветов над запутанными низкими зарослями. Чахлые, тощие пальмы тут и там да изредка, на краю прогалины, дом угольщиков, поспешно оставленный его обитателями, — маленькая пещера с закопченными стенами. И в такой глуши проявлением жизни были только несколько лиловатых крабов, копошащихся в какой—нибудь падали.
— И здесь нам придется сражаться? — спрашиваю я лейтенанта Куэльяра.
— Мы высадимся немного дальше, после Пальните. Конечно, если это окажется возможным.
— Далеко еще до моря?
— Немного осталось. Дорога коротка, только если ты в свадебном путешествии с красоткой, — смеется он.
— Теперь я понимаю, почему навезли столько минометов. Здесь придется продвигаться от одной поляны к другой через все эти заросли. Как говорят, перебежками метров по тридцать.
— Точно.
Я смотрю направо, налево от шоссе — всюду тот же однообразный пейзаж с ограниченной видимостью, подходящий для засад и негодный для боя. Что—то горит впереди. Густой черный дым поднимается прямо вверх: ветра почти нет. Вероятно, догорает автобус — точнее, груда железного лома, — случайно накрытый вражеским снарядом. Здесь мы уже — я давно об этом догадываюсь благодаря некоторому опыту в этом деле — в опасной зоне. И теперь я воспринимаю любой звук, любое движение настолько остро, что чувствую их кожей. Ожидание, напряженное ожидание… Наверное, что—то похожее испытывают и другие — это состояние крайней настороженности продиктовано инстинктом; они меньше разговаривают и уже не шутят так, как раньше…
И вдруг это огромное невидимое сражение начинается. Где—то около моря — совсем недалеко — через завесу растительности многочисленные пулеметы одновременно открывают огонь. Их поддерживают минометы. Резкий, грохочущий взрыв мины отдается толчком внутри каждого из нас, а перекрывает его полнозвучный залп 122–миллиметровых пушек, на фоне которого раздаются отрывистые и частые выстрелы вражеских орудий.
