Илья Эренбург - Избранное
Май 1915
6. «Пляши вкруг жара его волос!»
Бальмонта
Пляши вкруг жара его волос!Не пытай, как он несПостамиЭтот легкий звенящий пламень.Но иди домой и отдай подругеОдин утаенный и стынущий уголь.Когда же средь бед и горяОн станет уныл и черен,Скажи, но только негромко:«Прости, я сегодня видел Бальмонта…»
Апрель 1915
7. «Елей как бы придуманного имени…»
Максимилиана Волошина
Елей как бы придуманного имениИ вежливость глаз очень ласковых.Но за свитками волос густымиПорой мелькнет порыв опасныйОсеннего и умирающего фавна.Не выжата гроздь, тронутая холодом…Но под тканью чуется темное правоПлоти его тяжелой.Пишет он книгу,Вдруг обернется — книги не станет…Он особенно любит прыгать,Но ему немного неловко, что он пугает прыжками.Голова его огромная,Столько имен и цитат в ней зачем-то хранится,А косматое сердце ребенка,И вместо ног — копыта.
Февраль 1915
8. «Ты сидел на низенькой лестнице…»
Модильяни
Ты сидел на низенькой лестнице,Модильяни.Крики твои — буревестника,Улыбки — обезьяньи.А масляный свет приспущенной лампы,А жарких волос синева!..И вдруг я услышал страшного Данта —Загудели, расплескались темные слова.Ты бросил книгу,Ты падал и прыгал,Ты прыгал по зале,И летящие свечи тебя пеленали.О, безумец без имени!Ты кричал: «Я могу! Я могу!»И четкие черные пинииВырастали в горящем мозгу.Великая тварь —Ты вышел, заплакал и лег под фонарь.
Апрель 1915
9. «Собирает кинжалы, богов китайских…»
В. Н.
Собирает кинжалы, богов китайских,Пишет стихи и стихи читает,Но в душе запустенье и дрема,Темный чад непроветренных комнат.Одиноко пьет алкоголь и, бессильный,Что-то бубнит о коврах королевы Матильды,О случайно прочитанной книжке —О Бергсоне, Рабле или о «Трупе в нише».Хочется бить, ломать, бедокурить, —Ах, ковры не застлали купеческой дури!..На лице очки и пухлые щеки,А глаз не видно, глаз не найдете.Ставни закрыты, никто не знает,Как безобразит тихий хозяин,Как плачет, и слезы ползут неловкоПо пыльным, по сделанным щекам…
Февраль 1915
10. «Люблю твое лицо — оно непристойно и дико…»
Ж. Цадкина
Люблю твое лицо — оно непристойно и дико,Люблю я твой чин первобытный,Восточные губы, челку, красную кожуИ всё, что любить почти невозможно.Как сросся ты со своей неуклюжей собакой,Из угла вдруг залаешь громко внезапноИ смущенно глядишь: «Я дикий,Некомнатный, вы извините?..»Но страшно в твоей мастерской: собака,Прожженные трубки, ненужные книги и девичьих статуйОт какого-то ветра загнутые руки,Прибитые головы, надломленные шеи, —Это побеги лесов дремучих,Где кончала плясать Саломея…Ты стоишь среди них удивлен и пристыжен —Жалкий садовник! Темный провидец!
Февраль 1915
11. «Горбится, мелкими шажками бежит…»
Своя
Горбится, мелкими шажками бежитТуда и обратно.Тонкие пальцы от всех обидСкручены как-то.Раздумчивый глазИ усмешка:Кое-что знаю про вас,Все мы здешние, все мы грешные!Жизнь нелегка,И очиститься нечем.Убьешь паука —Отойдешь и повесишься.Поглядит и бежит куда-то —Туда иль обратно.И, отвисшие, к ночи засохшие(От молитвы иль только от страсти скрытой?),Жадно ловят комнатный воздухГубы семита.
Июнь 1915
62. КАНУН
На площади пел горбун,Уходили, дивились прохожие:«Тебе поклоняюсь, буйный канунЧерного года!Монахи раскрывали горящие рясы,Казали волосатую грудь.Но земля изнывала от засухи,И тупился серебряный плуг.Речи говорили они дерзкие,Поминали Его имена.Лежит и стонет, рот отверст,Суха, темна.Приблизился вечер.Кличет сыч.Ее вы хотели кровью человеческойНапоить!Тяжелы виноградные гроздья.Собран хлеб.Мальчик слепого за руку водит.Все города обошли.От горсти земли он ослеп.Посыпал ее на горячие очи,Затмились они.Видите — стали белыми ночиИ чернью покрылись дни.Раздайте вашу великую веру,Чтоб пусто стало в сердцах!И, темной ночи отверстые,Целуйте следы слепца.Ничего не таите — ибо времяПричаститься иной благодати!»И пел горбунок о наставшем успенииЕго преподобной матери.
Февраль 1915
63. НАД КНИГОЙ ВИЙОНА
Бедный мэтр Франсуа!В таверне «Золотой осел» сегодня весело.Пришел, усмехнулся даме(Все мы грешные!),Кинул на стол золотое экю.
На твоем ЗавещанииТри повешенных.И горек твой дарМоей печалиВ этот желтый и мокрый март,Когда даже камень истаял.
Пошел — монастырский двор,И двери раскрыты к вечерне.Маленький чертШилом колет соперника.Всё равно!Пил тяжелое туренское вино.Ночи лик клонился ниже.Пели девы: «Вот Он! Вот Он!»Петухи кричали. ТриждыОт Него отрекся Петр.
Февраль 1915
64. ДВАДЦАТЬ ПЯТОГО МАРТА
Под золотом марта снега в оврагах вскипали.На высокой паперти стоял слепой мальчик.Простер он руку свою, прося подаянья,Не к толпе прихожан и не к пашне, синевшей в тумане,Но к желтому небу
Это день исцелений! Гроза средь снега!Бесплодные вдовы и девы в церкви. Он слушал,Как о нежном сыночке голосила кликуша.Он тянулся к небу, и в полденьКто-то золотом руку его наполнил.
Девять лун отойдут, и звезда загорится в Сочельник.Погорюет жена над пустой колыбелью.Но, боже, как будет он плакать, маленький мальчик,Когда последние капли уйдут сквозь сжатые крепко пальцы!
Март 1915
65. «Майское утро, и плачет шарманка…»
Майское утро, и плачет шарманка,Но сегодня я больше не встану.Вы, в своем милосердииПриносящая крест,Расскажите о чьей-нибудь смерти,Чтоб я не боялся чудес.Нет, перестаньте,Прогоните лучше его!..Я знаю, что этот же самый шарманщикСтоял над калекой Рембо.Как совладать с весенними днями,Они сочатся сквозь шторы, сквозь ставни.Пароход, уплывающий в Харрару, —Это не пьяный корабль!Скоро ль, устав наконец,Курчавому доброму негруЯ отдам золотой бубенецИ за это возьму его веру?Но негр не приходит, не уходит шарманка.Я сегодня больше не встану…
… Вот казнь, и нет ни плахи, ни меча,И даже кровь, и даже кровь не горяча!
Март 1915
66. В ДЕТСКОЙ
Рано утром мальчик просыпался,Слушал, как вода в умывальнике капала.Встала — упала, упала — и жалко…Ах, как скулила старая собака,Одна, с подшибленной лапой.
Над подушкой картинку повесили,Повесили лихого солдата,Повесили, чтобы мальчику было весело,Чтоб рано утром мальчик не плакал,Когда вода в умывальнике капает.Казак улыбается лихо,На казаке папаха.Казак наскочил своей пикойНа другого, чужого солдата,И красная краска капает на пол.
Март 1915
