Георгий Шенгели - Собрание стихотворений
1919
22 ЯНВ. 1793 Г
Мороз острел. Мучительно иззяблиСведенные в каре гвардейцы; парОт их дыханья на штыки и саблиСел инеем звездистым. ПросочившисьСквозь тучи, снегом взбухнувшие, всталоСлепое утро. В ледяном кольцеШтыков и сабель, синих губ и глазСлезящихся — два хобота дубовыхВ графитное взносили небо нож, –Косой пятипудовый сгусток блеска.Французы ждали, стыли… Вдалеке,Запряженное в черную карету,Подъемы преодолевало время,Скользя и падая. Вдруг крик: «Везут!»Хлестнул по воздуху. И увидалиФранцузы, как король, без парика,В ночном камзоле всходит по ступеням.Сыпнули крупным градом барабаны,Метнулись палачи, и эшафот,Как бы кадильница, пурпурным жаромДохнул, — и в небо серый клуб взвилсяОт стывшей на морозе крови… ПушкаНемедля отозвалась топору.Париж стонал, рычал. А королева,Зовя дофина к похоронной мессе,Уже его именовала: Сир.
1919
«В последний раз могиле поклонились…»
В последний раз могиле поклонились.И батюшка свернул эпитрахиль,Сказал любезность и конвертик принял,И мы пошли через пустырь полынный.Безводное лазуревое небо,Пузырь луны и фольговое солнцеВ осеннем ветре колыхались тихо,И далеко, налево, журавлиВолнообразным клином трепетали…Да, друг! Нам больше двадцати пяти.
1919
НИЩИЙ
Картуз отрепанный надвинувши в упор,По ветру шелестя одеждой длиннополой,Не отгоняя мух, обсевших череп голый,Вступает медленно он в незнакомый двор.«Евреи здесь живут?» Скользит усталый взорПо окнам вымытым, по зелени веселой,И в старческой руке колодкою тяжелойМонеты медные, — и шепчут мне укор.«Нет, здесь евреев нет». Но говорю другое:«Один лишь я — еврей». Смущенною рукойМонету достаю, и он уходит вновь,Моею робостью неведомо обманут.Пускай обманами колышется любовь, –Все скорби в глубь ее невозвратимо канут.
1919
1920-е годы
КОМЕНДАНТСКИЙ ЧАС
Норд-ост ревет и бьет о дом пустой.Слепая тьма ведет меня в трущобы,Где каменные обмерзают гробы.Но — поворот, и вот над чернотойСтеклянный куб, сияньем налитой,Тень от штыка втыкается в сугробы,И часовых полночные ознобыВдруг застывают в ледяное «стой!».И пуговица путается тугоПод пальцами, и вырывает вьюгаИзмятые мандаты, а латышГлядит в глаза и ничему не верит:Он знает всё, чего и нет… Вдоль крышЛязг проводов верстою время мерит.
1920
СВОЯ НУЖДА
На фронте бред. В бригадах по сто сабель.Мороз. Патронов мало. ФуражаИ хлеба нет. Противник жмет. Дрожа,О пополнениях взывает кабель.Здесь тоже бред. О смертных рангах табель:Сыпняк, брюшняк, возвратный. Смрад и ржа.Шалеют доктора и сторожа,И мертвецы — за штабелями штабель.А фельдшера — лишь выйдет — у воротУже три дня бабенка стережет,И на лице — решимость, тупость, мука:«Да ты ж пойми! По-доброму прошу!Ведь мужа моего отбила, сука!Сыпнячную продай, товарищ, вшу».
1920 (18.VIII.1933)
МАТЬ
Был август голубой. Была война.Брюшняк и голод. Гаубицы глухоЗа бухтой ухали. Клоками пухаШрапнельного вспухала тишина.И в эти дни, безумные до дна,Неверно, как отравленная муха,По учрежденьям ползала старуха,Дика, оборвана и голодна.В ЧК, в ОНО, в Ревкоме, в ГосиздатеРвала у всех досадно и некстатиВнимание для бреда своего.Иссохший мозг одной томился ношей:«Сын умер мой… костюм на нем хороший…Не разрешите ль откопать его?»
1920 (18.VIII.1933)
КОРОТКИЙ РАЗГОВОР
На улицах безводный полдень. Зной.Дома ослепли и остекленели.Лишь кое-где на мякнущей панелиЛегли платаны тенью прорезной.Безлюдье. Вдруг — бегут. Вдруг — залп сквознойУдарил, взвизгнул. Звезды зазвенелиОкон разбитых… В сердце ль, по стене лиПополз дымок прокислой белизной.И за углом — лежит вдоль тротуараРасстрелянный. Сквозь медный тон загараОвосковелость мертвая глядит.Глаз вытаращил правый. Левый выбит.И на груди афишку: «Я — бандит»Лениво раскаленный ветер зыбит.
1920 (19.VIII.1933)
САМОСУД
Он ползает. Растоптанной губойОн ловит жизнь по сапогам суровым.И голос рваный выпадает ревом,Захлебываясь кровью и мольбой.А солнце золотит глаза коровам,Жующим жвачку. Воздух — голубой.А мужики — работают, и войСкользит по лицам их железнобровым.Могила вырыта. Удар сплеча,И конокрад слетает, вереща,И снова заработали лопаты.Перехватила глина взгляд и крик,С травой сровнялась. Но бугор горбатыйРывком последним выперло на миг.
1920 (20–21.VIII.1933)
ПРОВОКАТОР
На мальчугана римского похож,Остряк, знаток вина, стихов, блондинок –Он щеголял изяществом ботинокИ пряностью матросского «даешь!».А белый террор полз на черный рынок,Скупал измену; гибли ни за грош.А он грозил: «Ну будет сукам нож,Когда закончит Фрунзе поединок!»Закончил Фрунзе. С дрожью по ночамВ подвалах контрразведки здесь и тамЗапоротых откапывали грудой.И в эти дни мелькнуло мне: узлыЕдва таща, он юркал за углыС детенышем, с женою жидкогрудой.
1920 (1.IX.1933)
«ДУХ» И «МАТЕРИЯ»
Архиерей уперся: «Нет, пойду!С крестом! На площадь! Прямо в омут вражий!»Грозит погром. И партизаны стражейПостроились — предотвратить беду.И многолетье рявкал дьякон ражийИ кликал клир. Толпа пошла в бреду,И, тяжело мотаясь на ходу,Хоругви золотою взмыли пряжей.Но, глянув искоса, броневикиВдруг растерзали небо на куски,И в реве, визге, поросячьем гоне –Как Медный Всадник, с поднятой рукой –Скакал матрос на рыжем першероне,Из маузера кроя вдоль Сумской.
1920 (4–5.IX.1933)
«Валяло круто. Темно-ржавый борт…»
Валяло круто. Темно-ржавый бортПлечом ложился и вставал из хлябей.Но отлило; без всяких астролябийМогли прикинуть: за две мили порт.Вдруг на волнах, как мяч, как панцирь крабий,Встал полушар, огромен, черен, тверд,И заплясал, идя на нас, как черт,В мужских гортанях крик рождая бабий:«Под ветром мина!» — резкий поворот,Но цепок шторм. Нет хода. Смерть идет.Застыли. Вдруг рука сама схватилаВинтовку. Треск — и бьет вулкан средь вод.Казалось, их до дна разворотилаДуша освобожденная тротила.
1920
ИНТЕРВЕНТЫ
1Из попугайной вырвавшись вольеры,С картавой речью, с жадным блеском глаз,Уставя клювы, перьями на насСо шляп разлатых машут берсальеры.Вдоль хлестких бедер — стеки, револьверы;В руках — решимость выполнить приказИ придушить. И девок через часУже с бульваров тащат, — кавалеры!Ну что ж! Мы постоим и поглядим:Сабинянками начинался Рим,А кончился… Друзья! без недоверья!И к январю, средь визга и ругни,Всем легионом драпали они, –И думалось: гораздо ниже перья!
2И эти здесь! Потомки Мильтиада!Метр с небольшим, сюда включая штык.Недаром им большущий «большевик»Мерещится где надо и не надо.И торговать же Мильтиад привык!В любом подсумке два аптечных склада, –Сплошь кокаин. Таких и бить — досада.Ну и пришли «дванадесять язык»!Но быстро гаснет выгодное лето;Исчерпаны запасы «марафета»,И близится январский Марафон.Но бегать с ношей умным нет охоты,Да и к чему? И каждый батальонУспел свои продать нам пулеметы.
1920 (29.I.1937)
