Давид Самойлов - Избранное
Рубежи
1Он отходит уже, этот дух,Этот дых паровозного дыма,Этот яблочный смех молодухНа перронах, мелькающих мимо;Огуречный ядреный рассолНа лотках станционных базаров;Формалиновый запах вокзалов,Где мешками заставленный полИ телами забитые лавки,Где в махорочном дыме и давкеСпят, едят, ожидают, скандалят,Пьют, едят, ожидают и спят,Балагурят, качают ребят,Девок тискают и зубоскалят,Делят хлеб и торгуют тряпьем.
Как Россия легка на подъем!Как привыкла она к поездамОт японской войны до германской,От германской войны до гражданской,От гражданской войны до финляндской,От финляндской до новой германской,До великого переселеньяЭшелонов, заводов, столицВ степь, в Заволжье или Закамье,Где морозов спиртовое пламяРуки крючило без рукавиц.Ну а после — от Волги к Берлину,Всей накатной волной, всей войной,Понесло двухколейкой стальнойЭшелонную нашу былину.Он отходит в преданье — вагон,Обжитая, надежная хата,Где поют вечерами ребятаПесни новых и старых времен,Про Чапаева, про Ермака,«Эх, комроты, даешь пулеметы!..»,«То не ветер…», «Эх, сад-виноград…»,«Три танкиста», «Калинку», «Землянку»,«Соловьи, не будите солдат…»,Вальс «Маньчжурские сопки», «Тачанку»Так мы едем в Россию, назад.Сквозь вагонную дверь спозаранкуВидим — вот она, эта черта:Здесь родная земля начата.
2Как такое бывает — не знаю;Я почувствовал сердцем рубеж.Та же осень стояла сквозная,И луга и деревья все те ж.Только что-то иное, родное,Было в облике каждого пня,Словно было вчера за стеною,А сейчас принимало меня.Принимало меня и прощало(Хоть с себя не снимаю вины)За былое, худое началоИ за первую осень войны…А вокруг все щедрее и гущеЗвездопадом летела листва.И сродни вдохновенью и грусти —Чувство родины, чувство родства.Голубели речные излуки,Ветер прядал в открытую дверь…Возвращенье трудней, чем разлуки,—В нем мучительней привкус потерь.Рано утром почуялся снег.Он не падал, он лишь намечался.А потом полетел, заметался.Было чувство, что вдруг повстречалсяПо дороге родной человек.А ведь это был попросту снег —Первый снег и пейзаж Подмосковья.И врывался в открытую дверьЗапах леса, зимы и здоровья.А навстречу бежали ужеНам знакомые всем до единогоОдинцово, Двадцатка, Немчиново,Сетунь, Кунцево. Скоро Фили!Мост. Москва-река в снежной пыли.И внезапно запел эшелон.Пели в третьем вагоне: «Страна моя!»И в четвертом вагоне: «Москва моя!»И в девятом вагоне: «Ты самая!»И в десятом вагоне: «Любимая!»И во всем эшелоне: «Любимая!»Пели дружно, душевно, напористоВсе вагоны поющего поезда.Паровоз отдышался и стал.Вылезай! Белорусский вокзал!
1954 — 1959
Последние каникулы
Из поэмы
В поэме автор путешествует вместе с гениальным польским скульптором Витом Ствошем, пренебрегая последовательностью времен. Наш третий спутник — кот Четверг (фигура вымышленная).
Ствош жил пять веков тому назад. Закончив великое свое творение — резной алтарь Краковского собора,— он ушел в Нюренберг и запропал на пути. После оккупации Польши гитлеровскими войсками фюрер приказал перевезти знаменитый алтарь в Нюренберг. Алтарь прибыл туда, куда не дошел его создатель. И был возвращен в Краков лишь после войны.
Четырехстопный ямбМне надоел. ДрузьямЯ подарю трехстопный,Он много расторопней…
В нем стопы словно стопки —И не идут коло́м.И рифмы словно пробкиВ графине удалом.
Настоянный на коркахЛимонных и иных,Он цвет моих восторговВпитал, трехстопный стих.
И все стихотвореньеЦветет средь бела дняБесплотною сиреньюСпиртового огня…
Смерть лося
Стихи за пятьдесят!На мне они висятНевыносимой ношей.Бог с ними! Мне пораСбираться. И с утраВ дорогу с Витом Ствошем.
Закончен мой алтарь.В нем злато и янтарь,И ангелы и черти,И даже образ смерти.
Пора не вниз, а вверх —Туда, поближе к богу,—В беспечную дорогу,В преславный Нюренберг…
Как хорошо в поляхВстречать свой день рожденья!Как весело хожденьеВ сообществе бродяг!
А если есть трояк,Определим по нюхуБлижайшую пивнуху,Пристанище гуляк.
Хозяйка, наливай!И не жалей, читатель,Что, словно невзначай,Я свой талант растратил!
Читатель мой — сурок.Он писем мне не пишет!..Но, впрочем, пару строк,В которых правду слышит,Он знает назубок…
Однако думы прочь!В походе к НюренбергуЗвезд полную тарелкуМне насыпает ночь.
Передо мной лежатПрекрасные поляны,Жемчужные туманыИх мирно сторожат.
Передо мной текутПрохладные потоки.И где-то кони ржут,Нежны и одиноки.
Вечерний свет померк.Залаяла собака…Как далеко, однако,Преславный Нюренберг!
* * * Ночь пала. Все слилось.В костре пылали ветви.И в красноватом светеЯвился черный лось.
Роскошный рог над нимСтоял, как мощный дым.
И в бархатных губахДержал он ветвь осины.И, беззащитно-сильный,Внушал невольный страх.
Он был как древний бог,И в небе черно-чистомСозвездием ветвистымСветился лосий рог.
(Недаром древле ЛосьСозвездие звалось.)
Распахнутый для насОт паха и до холки,Смотрел он взглядом долгимСвоих тенистых глаз,
— Зачем,— Вит Ствош вскричалВ мучительном порыве,—Я за плечом МарииЕго не изваял!И почему царей,Младенца ИисусаПо манию искусстваНе превратил в зверей!Но я ответил:— Брось!Мы зря переживаем.Пусть лучше неизваянГуляет этот лось.Пусть вечности бежитПрекрасное созданьеИ нашему страданьюПусть не принадлежит!Смири себя, ваятель!Забудь, что было встарь,Когда ты свой алтарьВыдалбливал, как дятел!Смири себя, смири!Сомкни плотнее веки!И отрекись навеки!И больше не твори!
И долго Вит сидел,Помешивая угли.Потом они потухли,А он в золу глядел.
Вся эта ночь насквозьБыла прозрачной, ясной.И, как корабль прекрасный,Плыл по поляне лось.
Вдруг изо тьмы — ударОстановил мгновенье…Пороховой угар.И в нем поникновеньеТворенья красотыИ беззащитной мощи…И в озаренной роще —Хрустнувшие кусты.Как девушка, вразброс,Лежал тишайший лось.И на его главе —Глаз, смертью отягченный,И — папоротник черный —Рога в ночной траве…
Охотник подошел:— Пудов пятнадцать мяса!Вот бык! — Он рассмеялся.—Однако хорошо!
Он сел и закурил…. . . . . . . . . . .Для нас погибель зверя —Начальная потеря,Начало всех мерил.
— Скажи мне, мастер Вит!Как при таком мерилеПлечо святой МарииКого-то заслонит!
Нам с Витом не спалось.И мы лесною тропкойПошли. И тенью робкойПлыл перед нами лось.
Лось-куст и лось-туман,Лось-дерево, лось-темень,Лось-зверь, и лось-растенье,И лось-самообман…
Так шли мы — я и мастер,—Пока не рассвело.И дивное несчастьеНас медленно вело…
Вверху подобьем знакаВетвился лосий рог…Как далеко, однако,Преславный городок!..
Прощание
