Давид Самойлов - Избранное
На том берегу
1Обжигаясь о жаркие листья,Осень падает птицей с откоса.В рощах, как в недостроенном доме,Запах сырости и купороса,Листья вьются багровые, ржавые.Поезд мчится полями, дубравами.Будит села, застывшие в спячке,Будит станции и водокачки,И вослед ему смотрят полячки —Деревенские пани лукавые…Жду сегодня свиданья с Варшавою.
Вот прошло уже около годаПосле встречи короткой. И сноваЯ взволнован.А может, ЯдвигаВыбегает встречать эшелоны?Без платочка, в убогом пальтишке,Плечи острые, как у мальчишки,Шея тонкая, как у галчонка,—Некрасивая, в общем, девчонка.Помню, как она нас провожала.Сколько дней с той поры пробежало!Лешка Быков, сержант белозубый,Хохотал:— Да куда тебе с нами!Воевать — не девчачья работа! —А кругом потешалась пехота:— Как-нибудь довоюем и сами!— Ишь влюбилась в сержанта, что кошка— Ну и сукин же сын этот Лешка! —Лешка крикнул:— Ну, ладно! Довольно!Жди, Ядвига, вернемся по во́йне!
Лешка Быков погиб под Марцаном,Он уже не вернется «по во́йне».Он под памятником деревяннымСпит, в немецкую землю зарытый,Спит в Германии рядом с врагами,Им убитыми, ими убитый.Жизнь его была родине отдана,Его тело земле было предано,Ну а память — друзьями разобрана,И тревожит меня столько лет она!..Все записано в ней, словно в книге,—Мне досталась глава о Ядвиге.
2…Мы впервые вступили в ВаршавуПоздно ночью. Ни улиц, ни зданий.Только камни да ветер шершавый,Налетевший со звуком рыданий.Ни домов, ни прохожих, ни света,Только стены одни нежилые.Мы стояли и ждали рассветаВ иностранной столице впервые.
Не пришлось побывать мне туристомВ городах зарубежных держав.Мы стояли в разбитой Варшаве,Автоматы невольно прижав.И в холодном январском рассвете,Возникавшем из зимних глубин,Все казалось сперва лиловатым,Только снег был слегка голубым.Словно соль, растравлявшая раны,Он пропитывался зарей.Обожженные зданья и храмыБыли странны под снежной корой.Но страшнее всего были окна —Сотни, тысячи, в каждой стене —И рассветное зимнее небо,Холодевшее в каждом окне.Словно рты, закосневшие в крике,—Окна — Оо!Окна — Аа!Окна — У у!..И дырявые тени, и бликиНа снегу… на варшавском снегу…И тогда я до ужаса ясноВсе увидел. Забыть не могу…
Мы стояли на том берегу.Рядом. В Праге. Отсюда два шага.Там, за Вислою,— вон она, Прага.Мы стояли на том берегу.Здесь отчаянно билась Варшава,Пред судьбою не павшая ниц,Горемычная, злая гордячка,Непокорнейшая из столиц.Польский город и польское горе,Польский гонор, и говор, и голодЗдесь легли раскаленной подковой.А война — наковальня и молот.Люди жили, служили, корпели,Все терпели, что им суждено.Но однажды суровое времяКулаком постучалось в окно.И тогда, как бойцы по тревоге,Поднялись и пошли на редут.Ни отсрочек, ни белых билетовВ этот час никому не дадут.
Никуда не уйти человекуОт губительных дел и страстей,От мостов, опрокинутых в реку,От развеянных в прах крепостей.Всюду танки корежат заборы,Под лафетами гибнет трава.И растут из мальчишек саперы,А девчонки живут для вдовства.
Век берет человека за ворот,Век велит защищать ему город,Не отпустит его нипочем,В дверь стучится, запоры ломаетИ на выбор ему предлагаетЖертвой стать или быть палачом.Он дает ему гордое правоВоевать, как воюет Варшава,Умирать, не согнувшись в дугу,И не жить, превратившись в слугу,И не ждать — а идти на расправу.
Это было на том берегу…
3Там в одном осажденном кварталеАвтоматы весь день стрекоталиИ отрезанный немцем отрядБыл разбит, и у Вислы прижат,И блокирован в полуподвале.Десять ружей. Полсотни гранат.На исходе патроны. СтоналиТрое раненых в дальнем углу,Остальные у окон лежали.А эсэсовцы не торопилисьИ в соседних постройках копились,Били изредка и наугад.Утром сунулись и откатились.Ожидали чего-то. ОдинИз повстанцев, по виду — рабочий,Взял команду. Решили до ночиПродержаться. Потом — пробиватьсяЧерез Вислу. Не выйдет? Ну что ж!Будем здесь помирать не за грош!А Ядвига пусть гибнет без муки.Дать ей «вальтер». Патронов три штуки.Так приставишь ко лбу — и нажмешь…— Ясно?— Ясно.— Тогда — по местам! —И опять разошлись к амбразурам.Рядом с ними Ядвига легла,С любопытством немым озираяЧасть двора и обломки сарая,Клен без кроны и дом без угла,Битый камень, осколки стекла,Запустенье, безлюдье.И вдругНеожиданно внятно и четкоПрокричали команду.И вдругДаже воздух напрягся вокруг:Батарея. Прямая наводка.Ружья вбиты в плечо и в ладонь.Щеки к жестким прикладам прижались.«Дейчланд! Дейчланд!(Огонь!)…юбер аллес!»«Дейчланд…(Снова огонь!)…юбер аллес!»«Дейчланд! Дейчланд!»(Огонь и огонь!)Каждый нерв напряжен до предела,Тишина прорвалась, как нарыв.«Еще Польска…(Разрыв!)…не сгинела!»«Еще…(Снова разрыв!)…не сгинела!»«Не сгинела!»(Разрыв и разрыв!)Штукатурка скрипит на зубах.На бинты не хватает рубах.Артиллерия смолкла. Атака.Оживают обломки сарая.Клен без кроны. И дом без угла.Пули градом — обломки стекла.И опять тишина гробовая.Жить не хочется. Хочется пить.Сердце замерло. Оцепенело.«Еще Польска…(Разрыв!)…не сгинела!»«Еще…(Снова разрыв!)…не сгинела!»Артиллерия смолкла. Ползут.Как зеленые змеи, ползут.Ближе, ближе. Все ближе. Все ближе…Я их вижу. Прекрасно их вижу!Но молчу. Но помочь не могу…
Это было на том берегу.
4Ночью штаб Комаровского-БураВыходил, чтобы сдаться врагу.Генерал безучастно и хмуроСлушал то же, что слышали мыЭтой ночью, придя на прибрежье:Средь прорезанной заревом тьмыПерестрелка звучала все реже.Реже. Глуше. Короче. Мрачней.В отраженье багровых огнейВоды Вислы текли, словно лава.Мы угрюмо стояли над ней.
А к рассвету замолкла Варшава.
Рубежи
1Он отходит уже, этот дух,Этот дых паровозного дыма,Этот яблочный смех молодухНа перронах, мелькающих мимо;Огуречный ядреный рассолНа лотках станционных базаров;Формалиновый запах вокзалов,Где мешками заставленный полИ телами забитые лавки,Где в махорочном дыме и давкеСпят, едят, ожидают, скандалят,Пьют, едят, ожидают и спят,Балагурят, качают ребят,Девок тискают и зубоскалят,Делят хлеб и торгуют тряпьем.
Как Россия легка на подъем!Как привыкла она к поездамОт японской войны до германской,От германской войны до гражданской,От гражданской войны до финляндской,От финляндской до новой германской,До великого переселеньяЭшелонов, заводов, столицВ степь, в Заволжье или Закамье,Где морозов спиртовое пламяРуки крючило без рукавиц.Ну а после — от Волги к Берлину,Всей накатной волной, всей войной,Понесло двухколейкой стальнойЭшелонную нашу былину.Он отходит в преданье — вагон,Обжитая, надежная хата,Где поют вечерами ребятаПесни новых и старых времен,Про Чапаева, про Ермака,«Эх, комроты, даешь пулеметы!..»,«То не ветер…», «Эх, сад-виноград…»,«Три танкиста», «Калинку», «Землянку»,«Соловьи, не будите солдат…»,Вальс «Маньчжурские сопки», «Тачанку»Так мы едем в Россию, назад.Сквозь вагонную дверь спозаранкуВидим — вот она, эта черта:Здесь родная земля начата.
2Как такое бывает — не знаю;Я почувствовал сердцем рубеж.Та же осень стояла сквозная,И луга и деревья все те ж.Только что-то иное, родное,Было в облике каждого пня,Словно было вчера за стеною,А сейчас принимало меня.Принимало меня и прощало(Хоть с себя не снимаю вины)За былое, худое началоИ за первую осень войны…А вокруг все щедрее и гущеЗвездопадом летела листва.И сродни вдохновенью и грусти —Чувство родины, чувство родства.Голубели речные излуки,Ветер прядал в открытую дверь…Возвращенье трудней, чем разлуки,—В нем мучительней привкус потерь.Рано утром почуялся снег.Он не падал, он лишь намечался.А потом полетел, заметался.Было чувство, что вдруг повстречалсяПо дороге родной человек.А ведь это был попросту снег —Первый снег и пейзаж Подмосковья.И врывался в открытую дверьЗапах леса, зимы и здоровья.А навстречу бежали ужеНам знакомые всем до единогоОдинцово, Двадцатка, Немчиново,Сетунь, Кунцево. Скоро Фили!Мост. Москва-река в снежной пыли.И внезапно запел эшелон.Пели в третьем вагоне: «Страна моя!»И в четвертом вагоне: «Москва моя!»И в девятом вагоне: «Ты самая!»И в десятом вагоне: «Любимая!»И во всем эшелоне: «Любимая!»Пели дружно, душевно, напористоВсе вагоны поющего поезда.Паровоз отдышался и стал.Вылезай! Белорусский вокзал!
1954 — 1959
Последние каникулы
