В обители грёз. Японская классическая поэзия XVII – начала XIX века - Антология

рвет с дерев листву,

всех прекраснее Такао

из окрестных гор.

А потом – то снег, то слякоть,

ливни по ночам.

Ах, тоскливо, одиноко

зимнею порой!

Видом Фудзи из Суруга

славится зима…

Стать мне, что ли, Белым Снегом —

пусть растает плоть!

Может, это и зазорно,

да терпеть невмочь —

о желанье сокровенном

в песне расскажу:

ласки я давно не знаю,

чахну без любви, —

кто утешит, приголубит,

утолит печаль?..

Конец осени

Ветер над увядшим лугом

навевает грусть.

Льется в сумраке осеннем

тихий перезвон —

это поздние цикады

голос подают.

Вот затеял перекличку

со сверчком сверчок,

и с кузнечиком кузнечик

разговор ведет.

Верещанье узорчатки

слышится в траве.

Отвечает судзумуси:

«Тири-тири-рин» —

будто листья, опадая,

в воздухе шуршат.

Будто ива и багряник

стонут на ветру:

«Тири-тири-тири-титтэ», —

сетуют они.

Скоро, скоро зимней стужей

сменятся дожди.

Отпоют в листве цикады

и сверчки в полях.

Лишь печаль поры осенней

в сердце будет жить.

Тропинка в горах

Вдоль реки Ёсиногава

горная тропинка.

Грустно над рекой склонились

розы ямабуки,

будто дум тяжелых бремя

ветки их пригнуло.

Вот уже благоухает

дикий померанец.

Раскрываются бутоны

на кустах уцуги.

Нотой звонкою кукушка

возвещает лето.

Я бреду в чаду любовном

через мост Навета.

Пояс-оби повязала[104],

что любви длиннее.

Соткан пояс мой в Хитати[105],

в стороне восточной…

Листья желтые с павловний

ветер обрывает,

над Мияги завывает,

осень накликает.

В сумерках туман холодный

над лугами бродит.

Нелегка Любви дорога —

вечная тревога.

На зиму и дуб могучий

с листвой расстается —

милый больше не вернется,

больше не вернется…

Осенний дождь

Хвоя с сосен облетает.

Вечер наступает.

В полутьме за дымкой скрылся

склон горы Мацути[106].

Будто в иней превратился

на ветру осеннем

над дорогою Хигата

крик утиной стаи.

За холмом Эмон ударил

колокол в часовне.

Ясная луна восходит

в небе над полями.

Разум от тоски мутится.

Как слезам не литься!

В зарослях поблекших хаги

злобный вихрь ярится,

буйствует в хмельном задоре,

клены оголяет,

то утихнет, то взметнется —

покоя не знает.

В рукавах озябли руки,

промокают ноги.

Я с фонариком зажженным

бреду по дороге.

Мне места эти знакомы.

Все-то здесь я знаю.

Песенку о бедной дзёро

тихо напеваю:

«Хороши порой осенней

пурпурные склоны,

где сквозь дымку на закате

проступают клены.

Радуга мостом прозрачным

тянется за горы,

и спешит к мосту добраться

молодая дзёро».

Поздние побеги риса

полегли под градом.

Сотрясают ураганы

мыс Касивадзаки…

Долго ль тешиться сравненьем

цветов запоздалых?

Долго ли с Восточным краем[107]

сравнивать столицу?

Я в скитаньях бесконечных

до смерти устала.

Ах, куда бы мне прибиться,

где остановиться?

Та, что украшеньем Тика[108]

столько лет считалась,

ныне странствует по свету

перекати-полем,

позабыта, одинока, —

как судьба жестока!

Вот бреду неверным шагом

к придорожной чайной.

«Эй, ворота отворите,

странницу впустите!

На минутку подойдите,

в оконце взгляните!..»

Прибежал на зов хозяин,

халат поправляет.

Видит, что явилась дзёро —

сразу уговоры…

С ним ли на ночлег остаться,

с жизнью ли расстаться?

Может, лучше заколоться,

чем ему отдаться?

Ах, не знаю, то ль заплакать,

то ли рассмеяться…

Песня, открывающая путь грёз[109]

Плоть не вечна в этом мире.

Наша жизнь – роса.

Без следа в земле истлеет

пышная краса.

Ту, что прелестью пленяла,

услаждала взор,

обратит во прах бездушный

рока приговор.

Кости, брошенные в поле,

ливнем окропит,

выбелит студеным ветром,

зноем опалит…

Мы к горнилу преисподней

вместе побредем

под осенним хмурым небом,

под косым дождем.

Не роса порой вечерней

увлажняет путь —

грешных слез поток струится,

стон стесняет грудь.

Знаменье нам предвещает

муки в двух мирах[110]:

боль, обиды, холод, голод,

нищету и страх.

Суждено все сферы ада[111]

нам пройти с тобой —

стала нам любви отрада

смертною тропой…

«Ты прохлады захотел…»

Ты прохлады захотел —

Ветерок прошелестел

И на наше изголовье

Свежестью дохнул.

В спальне, где забылись мы

Под покровом летней тьмы,

Ветерок повеял нежный,

Свежестью дохнул.

«Ах, как долго длится ночь…»

Ах, как долго длится ночь!

Злой тоски не превозмочь.

Плачет, плачет надо мною

Горная кукушка.

В изголовье рукава

Просушила я едва —

Больше слезы лить не станем,

Горная кукушка!

Утренний колокол

Вот и колокол рассветный

Говорит: «Пора!»

Все равно не будет завтра

Лучше, чем вчера.

Так учил великий Будда:

Жизнь – всего лишь сон.

Прозвучал удар последний,

А первый – был ли он?..

Росинка

Пусть в ином перерожденье

Буду я иной,

А сейчас любовь земная

Властна надо мной.

Что мне проку от учений,

Данных на века,

Если жизнь моя – росинка

В чашечке вьюнка!..

Рассвет