Давид Самойлов - Избранное
Два голоса
Первый
Когда ты восстанешь из мертвых,Какие ты скажешь слова?
Второй
Нет, я не восстану из мертвых,Душа моя будет мертва.
Первый
Когда ты вернешься на землю,Ты снова полюбишь ее.
Второй
Нет, я не хочу возвращатьсяВ убогое тело мое.
Первый
Да что тебе бренное тело!Ты явишь божественный лик.
Второй
Но как же я буду без тела?Ведь я без него не привык.
Первый
Когда ты восстанешь из мертвых,Себя от себя отреши.
Второй
Но нужно ли мне воскресеньеОдной бестелесной души?..
«Когда бы спел я наконец…»
Когда бы спел я наконецНежнейшее четверостишье,Как иногда поет скворецВесною в утреннем затишье!
Про что? Да как вам объясню?Все так нелепо в разговоре.Ну, предположим, про весну,Про вас, про облако, про море.
«Напиши мне, богомаз…»
Напиши мне, богомаз,«Утоли моя печали».Не на день и не на часУтоли мои печали.Словом уст и светом глазУтоли мои печали,Утоли мои печали.
«Чудо — познаваемость вселенной…»
Чудо — познаваемость вселеннойИ с природой дивный диалог.Этот чистый, темный и целебныйРек, небес, пустынь и моря слог.
Этих гор возвышенные оды,Пестрые элегии лесов,Разговор осмысленной Природы,Примечанья птичьих голосов.
Осторожней принимай признаньяИ о тайнах сбивчивый рассказ.Что-то пусть останется за гранью,В любопытстве сдерживая нас.
«Несовпадение в пространстве…»
Э. С.
Несовпадение в пространствеМы не заметим. Просто мимоПройдем рассеянны, бесстрастны,Рассеемся, как струйки дыма.
Несовпадение во времени —Тоска о том, чему не сбыться.Бессмысленное озарениеТомящегося ясновидца.
«День выплывает из-за острова…»
День выплывает из-за островаИ очищается от мракаС задумчивостью Заболоцкого,С естественностью Пастернака,
Когда их поздняя поэзияБыла дневной, а не вечерней,Хотя болезнь точила лезвияИ на пути хватало терний.
«В крутокрышем пярнуском доме…»
В крутокрышем пярнуском доме,Среди ветра, среди тумана,Мы живем, как в десятом томеНескончаемого романа.
Забываем его высотыИ пленительные пейзажи,И пролистываем эпизоды,И пробрасываем пейзажи.
Но и все же ты, мудрый Диккенс,Сочинитель добрых легенд,Говоришь нам: «Не торопитесь,Дотяните до хэппи энд.
А в искусстве скорости первыеЛучше всех других скоростей.Персонажи второстепенныеЛучше третьестепенных гостей».
Ну а мы, на него досадуя,Нарушаем его устав.Через пятое, через десятоеЖизнь бросаем, перелистав.
«Был год неустройства и слома…»
Был год неустройства и слома.Пустые вояжи.Когда убегают из дома,Как вор из-под стражи.
И все же мы странные воры:Сломали запоры,Узлы увязали,Ушли и не взяли.
«Есть спор двух душ слиянных — о разъятье…»
Есть спор двух душ слиянных — о разъятье.Спор двух неосторожных, жадных душ,Спор о свободе, словно о проклятье,—Двух душ слиянных, залетевших в глушь.
И оба мы живем под впечатленьемПоэмы, не написанной пером.То с просветлением, то с утомленьемПоэмой этой дышим и живем.
В боренье том неистовом, но истом,Слиянные навек, как два ручья,Мы обращаемся к евангелистам:Ведь верно — боль ценней небытия.
«Меня ты не отпустишь. Осторожно…»
Меня ты не отпустишь. ОсторожноВведешь меня в Харонову ладью.И мы тогда поймем, как невозможноСказать: «Постой. Не уходи. Люблю».
Но перевозчик строго, отрешенноНас будет ждать, нетороплив и тих,Покуда я из той ладьи ХаронаБлагословлю на жизнь детей моих.
И лодочник опустит весла плавно,Вокруг сомкнется черная вода.Прости-прощай, княгиня Ярославна,Твой Игорь не вернется никогда!
Так омочи в реке рукав бобровый,Омой свои шелковые крыла!Увидишь тень ладьи во мгле лиловой.Тогда поймешь, что молодость прошла.
Два наброска
1. Конец XVIII
Язык, еще необработан,Пленяет мощным разворотомЗвучаний, форм и ударений.В нем высь державинских парений.С державной лирою ДержавинЕще стоит.Но мы дерзаемУсвоить речь Карамзина.И пробует Жуковский лиру.И муза тяжкую порфируСнимает — и обнажена.Крылов, привыкший к барским креслам,Лукаво бьет ее по чреслам.За шторами сентиментальных спаленЦветут романсы с запахом левкоев.И за полночь не медлит ПаленУ государевых покоев.
2. Конец XIX
Безвременье. Отдых души. Девяностые годы.В подпольных кружках горячо обсуждают программы.Осенние листья ложатся на голые воды.И на десять лет отодвинуты жгучие драмы.
Поэзия стала цыганской и кафешантанной.И кажется вялой. Словесный сугроб не подтаял.Печалится Чехов. Но проза душевных шатанийНе вяжется как-то с гармошкой фабричных окраин.
Но тайные сути глядят сквозь неясные бреды.Искусство готовит себя — и отнюдь не для рынка.Й Победоносцев уже не стяжает победы.Престранное время грядет, где Толстой и Ходынка.
Старый цирк
После представления
Фонари погасли под шатром.Разошлись зеваки. А потом
В клетках звери тощие грустят.Вечный рупь канючит акробат.
В номерах циркачка с циркачомХлещут чай, болтая ни о чем.
Фокусник Петров (Али-баба)В пух продулся — значит, не судьба.
С кавалером, помня про канат,Пьет канатоходка лимонад.
Думает в постели казначей,Как бы облапошить циркачей.
А под мокрым тентом шапитоСлышен чей-то слабый шепот. То
Ангел цирка с детской головойБредит над ареной цирковой.
Бим и Бом
Бом увел жену у Бима.Ненавидит Бома Бим.Как она была любима!Он недавно был любим.
На манеже град пощечинОтпускает Биму Бом.Их союз казался прочен,А теперь столкнулись лбом.
На манеже град пощечинОтпускает Бому Бим…Почему-то мы хохочемИ над тем и над другим.
Лев в неволе
