Давид Самойлов - Избранное
Маша
Маша, женщина из Подмосковья,В странного художника влюбилась.Он все лето жил у них в сараеИ писал окрестные пейзажи.А потом он написал Марию.«Господи! Неужто я такая!»А зимой Мария постучаласьВ помещенье, где творил художник.И Мария у него осталась.А потом он написал картину:Женщина с зелеными глазамиВ синем платье, только что надетом.«Господи! Ведь он меня не любит!»И Мария возвратилась к мужу.Он ее любил. И только спьянуЗа измену упрекал не часто.Стал художник скоро знаменитым.Он писал похожие портретыАкадемиков и генералов.Стал богат. А два портрета продал.Маша, женщина из Подмосковья,Как-то раз случайно прочитала,Что открылась выставка в музее.И она стояла у портрета.Но ее при этом не узнали.А ее портрет был самый лучший.«Господи! Ведь я была такая!»
Малолеток
В шесть лет он написал стихи про осень.А было лето. Он был поражен,Впервые ощутив порыв поэтаИ первых рифм двукратный перезвон.Потом он написал, что рябь ручьяПодобна крупной терке. И ещеДве строчки: «Я хотел бы стать природой,Быть птицей, яблонею или снегом».Потом в семь лет: «Я не могу не быть».Он был довольно хлипок, большеглазИ лопоух. Не избегал проказ.Но постоянно мучила ангина.Тогда в постель укладывали сынаРодители. И это он любил.В ушах его жужжало и шумело,Кровать его взлетала и летела.Он сочинял: «Разбойничий фрегатЛетит по небу, весел и пернат».Болея, прочитал десятки книг.Любил халву. И странный вел дневник.Родители, конечно, понимали,Что сын их гений. И ему внимали.Перепечатывали каждый стих.Показывали людям. Что взять с них!Друзей он не имел, поскольку сильноОпережал ровесников.В двенадцатьВлюбился страстно. Но его предметБыл старше ровно на двенадцать лет.Он ей писал: «Я буду плакать дико,Когда тебя утрачу, Эвридика!»Ей был смешон невинный мизантроп,Но поощрен был поцелуем в лоб…Он числился при Доме пионеровВ литературной студии «Ромашка».Руководитель студии, бедняжка,Был сам поэт. И не любил талантов.Ему был нужен заурядный фон.К тому ж обиду затаил писака,Поскольку мальчик про него сказал:«Мне стыдно было бы писать, как он».Итак, отсутствием успехов внешнихУравновешивалось восхищеньеЗнакомых и родителей.Но вдругВ их городок примчалась из столицыВаятельница Голубых Чудес,Имевшая в большой газете вес.Стихи ребенка даму покорили,В восторженно-сентиментальном тонеОттопала она на ремингтонеСтатью, где объявлялся новый гений.(А нас давно уверила печать,Что в гении возможно назначать.)Подборку напечатали в газете.И тут о мальчике заговорили.(У нас когда уже заговорят,То в говорении не знают меры.)Прославилась «Ромашка». Всю семьюСто раз отобразили в интервью.Уж малолетка прочили в Гомеры.Откликнулись на это пионеры,Водители такси, пенсионеры,Учителя, артисты, инженерыИ прочие любители стихов…Один поэт, довольно знаменитый,Почуяв славы душный запашок,О малолетке написал стишок.Семья цвела. Его боготворили.И даже в школе был он полубог.Он стал заносчив, то есть одинок.А как стихи? Да так. Он их писал,Уже не ожидая вдохновенья.Взрослел. Но стих его не повзрослел.Тогда он начал нажимать на тему.И строки шли уже натужно, вяло,Неискренне — дыханья не хватало.Он был еще хвалим, но постепенноК нему утрачивали интерес.Он стал угрюм и зол. Забросил книги.Родители шептали про интриги,Про зависть в литераторских кругах.А он остановился и зачах.Ему обрыдла жизнь. Живя во мгле,Порой он горло примерял к петле…Вы скажете, его убила слава.Не думаю. Ее шипучий хмельБодрит и возбуждает вдохновенье.Нет, он упал, как недозрелый плод.Поэты совершаются в семнадцать —Чуть раньше или позже. А в ребенкеВдруг возникает образ, звук, число.Поэзия — душевный опыт в слове.И в ней метафоры — остаток детства.Лишь на заре людского разуменьяОсновою был образ, а не мысль.Дитя-поэт — виденье давних эр.Ожившее дитя палеолита,Смятенное среди иного быта,Поскольку вспомнило то, что забыто —Язык природы и небесных сфер.Им надо много сил, чтобы прийтиОттуда к нам. И сохранить при этомНачальное, услышанное там.А мы поспешно поселяем ихУ нас. И кормим их своим сюжетом,Который так неудобоварим.Но наши страсти непосильны им…Поэты начинаются тогда,Когда их, словно на тугом батуте,Подбрасывает время. Сколько нужно,Чтобы при этом не сломать костей!..Родители невиданных детей,С ребенком обращайтесь осторожно!Ужасен стиль восторженных статей.Не верьте им. Их содержанье ложно.Храните тех, кто обретает речь!..А, впрочем, вундеркиндов можно сечь…
Вечером
Мальчик играл в оловянных солдат,Девочка куклу качала.Этот тысячелетний обрядВесь повторялся сначала.
Девочка спела свое: «Ай-люлй»,Мальчик заснул героем.Ветки качались. По небу шлиТучи сомкнутым строем.
Глаз не смежая, кукла спала.И на ночном привале,В кучу сбившись у края стола,Стоя солдатики спали.
В ночном
Были ветер и дым.Были травы и кони.Совершенством своимКонь подобен иконе.
Так же чист его лик,Так же взор его светел.Были луг и тальник,Были травы и ветер.
Был костер и казан,Полунощная птица.Конь, луна и цыган.Сны, которым не сбыться.
«Путь мой юный, свет мой ранний…»
Путь мой юный, свет мой ранний,Долгий свет солнцестояний.
Будут дни чуть-чуть короче,Будут чуть длиннее ночи.
Будут чуть длиннее ночи,Будут чуть грустнее очи.
Чуть грустнее, чуть печальней.Свет мой поздний, путь недальний.
«Знаю: дерево это в июне…»
Знаю: дерево это в июнеДостигает духовных высот.Как роскошно оно в новолунье,Как сильны его запах и пот!
Расстилается лунная пажить,Расплываясь в рассветном дыму.Молча дерево что-нибудь скажет,Молча месяц ответит ему.
Друг на друга с улыбкою глянутИ увидят, что скоро рассвет.И тогда уж пернатые грянутУходящему месяцу вслед.
Ночная прогулка
Ветер звал. Тропа вела.Желтый мед луна пила.
Ночь была большой и сильной,Как табун степных коней.Лишь потом полоской синейПрочертилось утро в ней.Посерели небеса.И заплакала роса.
В небесах уже мельчалиКучи звездного зерна.И, как сахар в желтом чае,Быстро таяла луна.
Ветер звал. Тропа вела.Солнце грызло удила.
«Слышно все. В соседней улице…»
Слышно все. В соседней улицеПросквозила легковая.Ветер с яблоней целуетсяДо зари, не уставая.
Фортка хлопнула. Калитка пискнула.«Скорая» проквакала сиреной.Слышно: с расстояния неблизкого —Крякнул дуб под тяжестью вселенной.
Слышно: яблоко, достигнув спелости,С ветки уронилось с мягким стуком.Каждый звук здесь остается в целости,Не соединяясь с прочим звуком.
Даже слово медлит на губах,Чтоб не затеряться в разговоре.Главное, что в пятистах шагахМолча страсти сдерживает море.
«А иногда в туманном освещенье…»
