Давид Самойлов - Избранное

«В меня ты бросишь грешные слова…»

В меня ты бросишь грешные слова.От них ты отречешься вскоре.Но слово — нет! — не сорная трава,Не палый лист на косогоре.

Как жалко мне тебя в минуты отреченья,Когда любое слово — не твое.И побеждает ум, а увлеченьеОтжато, как белье.

Прости меня за то, что я суров,Что повторяюсь и бегу по кругу,За справедливость всех несправедливых слов,Кидаемых друг другу.

«Ты скажи, чем тебя я могу одарить?..»

Ты скажи, чем тебя я могу одарить?Ни свободой, ни силой, ни славой,Не могу отпустить тебя жить и творитьИ свой путь по земле невозбранно торить,—Только горстью поэзии шалой.

Потому-то у нас перекресток пути,Потому-то нам в разные страны идти,Где мы оба недолго покружим.Ты раздаривать будешь осенний букет,Я — разбрасывать старости злой пустоцвет,Что лишь мне самому только нужен.

«Ты не добра…»

Ты не добра.Ко мне добра.Ты не жестока.Ты со мной жестока.Хоть ты из моего ребра,Но требуешьЗа окоОко.

Я очи отдал.Новая заряПрольется на меня,Как неживая.Тогда себе найду поводыря.И побредем мы,Песни распевая.

«Простите, милые, ведь вас я скоро брошу…»

Простите, милые, ведь вас я скоро брошу.Не вынесет спинаТу дьявольскую ношу,Что мне подкинул сатана.

Но все равно я буду видеть васИ ощущать отчизну.Я просочусь, как газ,Как облачко повисну.

Но бога не увижу — сатануСреди кривляющихся ратей,Когда, узрев тебя в жару чужих объятий,Услышу вздох твой и, как буря, застону.

На рассвете

Почти светает. После объясненья,Где все разъяснено,Прозрачный воздух льется в помещеньеСквозь тусклое окно.

Все фразы завершаем многоточьем…Проснулись воробьи.Залаял сонный пес.И между прочим —Признанье в нелюбви.

«Жалость нежная пронзительней любви…»

Жалость нежная пронзительней любви.Состраданье в ней преобладает.В лад другой душе душа страдает.Себялюбье сходит с колеи.

Страсти, что недавно бушевалиИ стремились все снести вокруг,Утихают,возвышаясь вдругДо самоотверженной печали.

«Я написал стихи о нелюбви…»

Я написал стихи о нелюбви.И ты меня немедля разлюбила.Неужто есть в стихах такая сила,Что разгоняет в море корабли?

Неужто без руля и без ветрилМы будем врозь блуждать по морю ночью?Не верь тому, что я наговорил,И я тебе иное напророчу.

Финал

Любить, терзать, впадать в отчаянье,Страдать от призрака бесчестьяИ принимать за окончаниеНачала тайное предвестье.

Утратить волю, падать, каяться,Решаться на самоубийство,Играть ва-банк, как полагаетсяПри одаренности артиста.

Но, перекраивая нановоВсе театральные каноны,Вдруг дать перед финалом занавесИ пасть в объятья Дездемоны.

Последний проход Беатриче

По окончанье этой грустной драмыПусть Беатриче снова просквозит.Разъехались актеры. До утра мыОдни. И нам не нужен реквизит.

Ах, реквизит не нужен. Только тениВещей, предметов, туч, деревьев, трав.Я предпочту играть на голой сцене,Всю нашу бутафорию убрав.

Я бы сыграл одни лишь наважденья.Но вдруг услышу Беатриче шаг,Когда она походкой ВозрожденьяМинует зал и делает мне знак.

Уже от глаз моих бегут предметы,И только слышатся ее шаги.Ты — силуэт. Все вещи — силуэты.Не вижу, Беатриче, помоги!

Не надо. У меня не хватит духаНа монолог — венец старинных драм.Ступай. Уже мне яду влили в ухо.А остальное доиграю сам.

Сыграю среди этой ахинеиДеревья, травы, тучи и дожди…Играть себя мне с каждым днем труднее.Не нужно, Беатриче. Уходи.

II. Разные стихотворения

Иногда мне кажется, что я разучился писать. Это может обозначать конец творчества. Но до сих пор означало для меня вызревание новой темы. В такие периоды то, что мы называем поэтикой, распадается и как бы не существует. Поэтики нет без темы.

Долго я писал о вечных темах любви и смерти. Теперь мне кажется, что нравственное назначение поэзии — писать о жизни. То есть о том, как жить. Именно поэтому я ввожу читателя в поиски темы. Время настоятельно требует решения вопроса о том, как будет жить каждый из нас, как будет жить Россия и все человечество. В этой необходимости мы можем помочь друг другу — читатель и я.

Вечные темы не отменяются, а должны предстать в других ипостасях — в их соотношениях с жизнью. При достойной жизни любовь содержательней и возвышенней смерти.

Трудней всего выздоровленье «памяти…»

Трудней всего выздоровленье памяти.Спрошу:— Ты помнишь?Скажешь:—Нет причины.Увижу камедь — я леплю из камеди.Увижу глину — я леплю из глины.

И лепится какая-то нелепица,Какие-то уродцы, карлы, мимы,А память, может, вовсе и не лечится.Пути господни неисповедимы!

Валя-Валентина

Бой вспоминается потом.В тылу. На госпитальной койке.Ночами часто будит стонТяжелораненого Кольки.

Прокручивается киноНа простыне, как на экране.Обстрел. Команда заодноС обрывком энергичной брани.

Все возвращается — деталь,Неподходящая экрану,Как комсомольский секретарьКишки запихивает в рану…

Азарт. Бросок. «Стреляй же, бля!»«Ура!» звучащее не густо.Нет, это не годится дляДокументального искусства.

Но утренний приход сестрицПригоден для кинокартины,Особенно насчет ресницСестрицы Вали-Валентины.

Ее не тронь! Словцом хотя б!И не допустят матерщины,Не больно верящие в баб,Гвардейцы Вали-Валентины.

О ней возможен разговорВозвышенный, почти стихами.Тяжелораненый саперО ней во сне скрипит зубами.

А этот госпитальный быт!О чем еще мечтать пехоте!Лежишь на чистой койке. Сыт.И, вроде, с Родиной в расчете.

Да, было. А теперь печет:Иные раны, карантины.И с Родиной иной расчет.И нету Вали-Валентины.

«Грачи прилетели»

Стояли они у картины:Саврасов. «Грачи прилетели».Там было простое, родное.Никак уходить не хотели.

Случайно разговорились,Поскольку случилась причина.— Саврасов. «Грачи прилетели» —Хорошая это картина.

Мужчина был плохо одетый.Видать, одинокий. Из пьющих.Она — из не больно красивыхИ личного счастья не ждущих.

Ее проводил он до дома.На улице было морозно.Она бы его пригласила,Но в комнате хаос и поздно.

Он сам напросился к ней в гостиВо вторник на чашечку чая.— У нас с вами общие вкусыВ картинах, как я замечаю.

Два дня она драила, терлаСвой угол для скромного пира.Пошла, на последние деньгиСиреневый тортик купила.

Под вечер осталось одеться,А также открытку повесить —«Грачи прилетели». Оделась.Семь, восемь. И девять. И десять.

Семь, восемь, и девять, и десять.Поглядывала из-за шторки.Всплакнула. И полюбоваласьКоричневой розой на торте.

Себя она не пожалела.А про неудавшийся ужинПодумала: «Бедненький тортик,Ведь вот никому ты не нужен.

Наверно, забыл. Или занят…Известное дело — мужчина…»А все же «Грачи прилетели»Хорошая очень картина.

Маша