Давид Самойлов - Избранное
Ода
России нужны слова о России,Поскольку пути у нее не простые.
России нужны слова о правде,Поскольку живет она правды ради.
России нужны слова о мире,Поскольку недругов мы сломили.
России нужны слова о хлебе,Поскольку живет она не на небе.
Живет не на небе? А может быть — в небе,Поскольку так широки ее бреги.
Но ей не нужны слова о мести,Поскольку хочет славы и чести.
Но ей не нужны слова о злобе,Поскольку низвергнуты злобные боги.
А ей нужны слова о дороге,Где новые вехи и новые сроки.
России нужны слова о великом,Поскольку она велика и обильна.Чтоб перед ее таинственным ликомОни прозвучали свободно и сильно.
Горсть
(1985-1987)
I. Беатриче
Откуда Беатриче? Да еще не под синим небом Италии, а на фоне хмурой Прибалтики? Оттуда же, откуда многие Дамы Блока — из знаковой системы культуры. Культура накапливает образы, понятия и опыт чувств. Все, кто соприкоснется с культурой, не могут не усваивать ее знаковых значений.
Для меня Беатриче — знак суровой, требовательной и неосуществленной любви.
Мой цикл сложился как ряд переживаний, связанных с категориями чувств.
Ссылка на накопленные значения составляет суть культурной традиции, вне которой не существует развитая поэзия. Она есть и в шестикрылом серафиме Пушкина, и в сапоге ломающего каноны Маяковского, где гвоздь кошмарней фантазии Гете.
Один критик, сторонник поэзии «простодушной», уже успел упрекнуть меня в книжности, наткнувшись в моем цикле на имена Беатриче, Лауры. Данте, Петрарки и Дон Кихота. Наверное, ученые педанты, со своей стороны, упрекнут меня в невежестве относительно реалий подлинных отношений Данте и Беатриче.
Выше я ответил тому и другим.
Беатриче
Говорят, Беатриче была горожанка,Некрасивая, толстая, злая.Но упала любовь на сурового Данта,Как на камень серьга золотая.
Он ее подобрал. И рассматривал долго.И смотрел и держал на ладони.И забрал навсегда. И запел от восторгаО своей некрасивой мадонне.
А она, несмотря на свою неученость,Вдруг расслышала в кухонном гамеТайный зов. И узнала свою обреченность.И надела набор с жемчугами.
И, свою обреченность почувствовав скромно,Хорошела, худела, бледнела,Обрела розоватую матовость, словноМертвый жемчуг близ теплого тела.
Он же издали сетовал на безответностьИ не знал, озаренный веками,Каково было ей, обреченной на вечность,Спорить в лавочках с зеленщиками.
В шумном доме орали драчливые дети,Слуги бегали, хлопали двери.Но они были двое. Не нужен был третийЭтой женщине и Алигьери.
Автобусная остановка «Лаури»
У нас с тобой каникулыВ круглогодичной школеВзаимных обучений.Кругом луга и выгоны.Дорога вьется в поле.Автобус предвечерний.
А остановка «Лаури»Вдруг может стать Лаурой.На фоне ровной травкиВозможно в светлой ауреСреди природы хмуройЯвление Петрарки.
Откуда здесь? В неведенье.Но где-то за лугами,Где не подозревают,«Божественной комедии»Зловещими кругамиОкруга назревает.
А дальше — силы женственнойДва образа, что милыДуше в своем различье.Поэзии божественнойДве жертвы. Две могилы.Лаура. Беатриче.
«Ждать не умею! Вмиг! Через минуту!..»
Ждать не умею! Вмиг! Через минуту!Ведь каждый миг я изменяюсь сам.А нынче мне приснилось почему-то,Что мы живем по солнечным часам.
А солнца нет. В душе темно, как в штольне.И циферблат луны туманом скрыт.И лишь на вильяндистской колокольнеДвенадцатый удар. Звонарь не спит.
«Желанье и совесть — две чаши…»
Желанье и совесть — две чашиВесов. Если нет равновесья,Желанья бессовестны наши.А совесть — сплошное увечье.И в самоубийственном раже,Как жуткий пожар чернолесья,Дымится нутро человечье.
День
Увижу рассвет за венозным окном,Пойму, что не надо тягаться со сном.Теперь уже можно не спать, не дремать,А лишь ожиданьем себя донимать.
А дождь не стихает и днем.
Сперва буду ждать вдохновенной строки.Но рифмы трещат, как стропила.Да! Боги мои обжигают горшки,А я лишь леплю их уныло.
Потом ожидать начинаю письма.И жду, чтобы дети восстали от сна.И чтобы ты кофе сварила.И чтобы ты заговорила.
Но оба мы ждать начинаем врага.Ты соль уронила вблизи очага.Ах, жаль, что солонку разбила!
Сначала его я хотел бы убить.А после — его я хотел бы забыть.А после — его я хотел бы любить.Как мертвого любит могила.А может быть, даже сильнее стократ.Но вскоре уже наступает закат.
А дождь все шумит за венозным окном.И можно утешиться только вином,А может, ударом булата.Все ждать, ожидать и опять ожидать,И ждать, чтобы все повторилось опять.Чтоб кончилось это когда-то.
Дон Кихот
Так за день устаю от битвы с ветрякамиИ от фантазии испанской,Что к вечеру хочу в трактире с мужикамиСтать Санчо Пансой.Смешной старик, худой, седоволосый,Молчу. Кому нужна изысканная проза!Молчу и слушаю. Но вдруг бледнею,Когда заговорят про Дульцинею,Про Дульцинею из Тобозо!
Что говорят о ней, о девке с сеновала!Смешной гидальго, встань, ведь ночь не миновала,Клюй до утра свое небесное зерно.А утром вновь пойдешь войной на мнимых чудищ.Но с Санчо Пансой воевать не будешь.Да и ему с тобой сразиться не дано.
«Ты подарила мне вину…»
Ты подарила мне вину,Как крепость старому вину.
Сперва меня давила в чане,Как кахетинские крестьянеТугие грозди АлазаниЖмут, беспощадные к плодам.
Потом меня лишила плоти.А кровь мою, что изопьете,Я при застолье вам подам.
Страсть
В страстях, в которых нет таланта,Заложено самоубийствоИли убийство. Страсти ДантаРавны ему. Растут ветвисто.
Страсть — вовсе не прообраз адюльтера.В ней слепота соседствует с прозреньем,С безмерностью — изысканная мера:Слиянье бога со своим твореньем.
В ней вожделенья нет. И плотью в ней не пахнет.Есть страсть духовная. Все остальное — ложь.И криворотый образ леди Макбет,Которая под фартук прячет нож.
«Вот в эту пору листопада…»
Вот в эту пору листопада,Где ветра кислое вино,Когда и лишних слез не надо —В глазницах сада их полно,
Тебя умею пожалеть.Понять умею. Но донынеНикто не мог преодолетьТвоей заботливой гордыни.
Ты и сама над ней не властна,Как все не властны над судьбой.А осень гибелью опасна.И прямо в горло бьет прибой.
«Соври, что любишь! Если ложь…»
