Дмитрий Мережковский - Антология поэзии русского зарубежья (1920-1990). (Первая и вторая волна). В четырех книгах. Книга первая
Встреча первая
Вс. Иванову
Мы — вежливы. Вы попросили спичкуИ протянули черный портсигар,И вот огонь — условие приличья —Из зажигалки надо высекать.
Дымок повис сиреневою ветвью,Беседуем, сближая мирно лбы,Но встреча та — скости десятилетье! —Огня иного требовала бы…
Схватились бы, коль пеши, за наганы,Срубились бы верхами, на скаку…Он позвонил. Китайцу: «Мне нарзану!»Прищурился. «И рюмку коньяку…»
Вагон стучит, ковровый пол качая,Вопит гудка басовая струна.Я превосходно вижу: ты скучаешь,И скука, парень, общая у нас.
Пусть мы враги, — друг другу мы не чужды,Как чужд обоим этот сонный быт.И непонятно, право, почему ж тыНесешь ярмо совсем иной судьбы?
Мы вспоминаем прошлое беззлобно.Как музыку. Запело и ожгло…Мы не равны, — но все же мы подобны,Как треугольники при равенстве углов.
Обоих нас качала непогода.Обоих нас, в ночи, будил рожок…Мы — дети восемнадцатого года,Тридцатый год. Мы прошлое, дружок!..
Что сетовать! Всему приходят сроки,Исчезнуть, кануть каждый обряжен.Ты в чистку попадешь в Владивостоке,Меня бесптичье съест за рубежом.
Склонил ресницы, как склоняют знамя,В былых боях изодранный лоскут…«Мне, право, жаль, что вы еще не с нами».Не лгите: с кем? И… выпьем коньяку.
Встреча вторая
Василий Васильич Казанцев[81].И огненно вспомнились мнеУсищев протуберансы,Кожанка и цейс на ремне.
Ведь это же — бесповоротно,И образ тот, время, не тронь.Василий Васильевич — ротный:«За мной — перебежка — огонь!»
— Василий Васильича? Прямо.Вот, видите, стол у окна…Над счетами (согнут упрямоИ лысина точно луна).
Почтенный бухгалтер. — БессильноШагнул и мгновенно остыл…Поручик Казанцев?.. Василий?..Но где же твой цейс и усы?
Какая-то шутка, насмешка,С ума посходили вы все!..Казанцев под пулями мешкалСо мной на ирбитском шоссе.
Нас дерзкие дни не скосили, —Забуду ли пули ожог! —И вдруг шевиотовый, синий,Наполненный скукой мешок.
Грознейшей из всех революцийМы пулей ответили: нет!И вдруг этот куцый, кургузый,Уже располневший субъект.
Года революции, где вы?Кому ваш грядущий сигнал? —Вам в счетный, так это налево…Он тоже меня не узнал!
Смешно! Постарели и вымремВ безлюдьи осеннем, нагом,Но, все же, конторская мымра, —Сам Ленин был нашим врагом!
Стихи о Харбине
I. «Под асфальт, сухой и гладкий…»
Под асфальт, сухой и гладкий,Наледь наших лет, —Изыскательской палаткиКанул давний след…
Флаг Российский. Коновязи.Говор казаков.Нет с былым и робкой связи, —Русский рок таков.
Инженер. Расстегнут ворот.Фляга. Карабин.— Здесь построим русский город,Назовем — Харбин.
Без тропы и без дорогиШел, работе рад.Ковылял за ним трехногийНивелир-снаряд.
Перед днем Российской встряски,Через двести лет,Не Петровской ли закваскиЗапоздалый след[82]?
Не державное ли словоСквозь века: приказ.Новый город зачат снова,Но в последний раз.
II. «Как чума, тревога бродит…»
Как чума, тревога бродит, —Гул лихих годин…Рок черту свою проводитБлиз тебя, Харбин.
Взрывы дальние, глухие,Алый взлет огня, —Вот и нет тебя, Россия,Государыня!
Мало воздуха и света,Думаем, молчим.На осколке мы планетыВ будущее мчим!
Скоро ль кануть иль не скоро,Сумрак наш рассей…Про запас Ты, видно, городВыстроила сей.
Сколько ждать десятилетий,Что, кому беречь?Позабудут скоро детиОтческую речь.
III. «Милый город, горд и строен…»
Милый город, горд и строен,Будет день такой,Что не вспомнят, что построенРусской ты рукой.
Пусть удел подобный горек, —Не опустим глаз:Вспомяни, старик историк,Вспомяни о нас.
Ты забытое отыщешь,Впишешь в скорбный лист.Да на русское кладбищеЗабежит турист.
Он возьмет с собой словарикНадписи читать…Так погаснет наш фонарик,Утомясь мерцать!
В затонувшей субмарине
[83]
Облик рабский, низколобый,Отрыгнет поэт, отринет:Несгибаемые душиНе снижают свой полет.Но поэтом быть попробуйВ затонувшей субмарине,Где печать свою удушьеНа уста твои кладет.
Где за стенкою железнойТишина подводной ночи,Где во тьме, такой бесшумной,Ни надежд, ни слез, ни вер,Где рыданья бесполезны,Где дыханье все короче,Где товарищ твой безумныйПоднимает револьвер.
Но прекрасно сердце наше,Человеческое сердце:Не подобие ли БогаПовторил собой Адам?В этот бред, в удушный кашель(Словно водный свод разверзся)Кто-то с ласковостью строгойСлово силы кинет нам.
И не молния ли этоИз надводных, поднебесных,Надохваченных рассудкомОзаряющих глубин, —Вот рождение поэта,И оно всегда чудесно,И под солнцем, и во мракеЗатонувших субмарин.
Наша весна
Еще с Хингана ветер свеж,И остро в падях пахнет прелью,И жизнерадостный мятежДрозды затеяли над елью.
Шуршит вода, и точно медьПо вечерам заката космы,По вечерам ревет медведь,И сонно сплетничают сосны.
А в деревнях, у детворыРаскосой, с ленточками в косах,Вновь по-весеннему острыГлаза, кусающие осы.
У пожилых, степенных манзИдет беседа о посеве,И свиньи черные у фанзЛожатся мордами на север.
Земля ворчит, ворчит зерно,Набухшее в ее утробе.Все по утрам озареноСухою синевою с Гоби.
И скоро бык, маньчжурский бык,Сбирая воронье и галочь,Опустит смоляной кадыкНад пашней, чавкающей алчно.
«Пустой начинаю строчкой…»
Пустой начинаю строчкой,Чтоб первую сбить строфу.На карту Китая точкойУпал городок Чифу.
Там небо очень зеленымСтановится от зари,И светят в глаза драконамЗеленые фонари.
И рикша — ночная птица, —Храпя, как больной рысак,По улицам этим мчитсяВ ночной безысходный мрак.
Коль вещи не судишь строго,Попробуй в коляску сесть:Здесь девушек русских многоВ китайских притонах есть.
У этой, что спиртом дышит,На стенке прибит погон.Ведь девушка знала Ижевск,Ребенком взойдя в вагон.
Но в Омске поручик русский,Бродяга, бандит лихой,Все кнопки на черной блузкеХмельной оборвал рукой.
Поручик ушел с отрядом,Конь рухнул под пулей в грязь.На стенке с погоном рядом —И друг и великий князь.
Японец ли гнилозубыйИ хилый, как воробей;Моряк ли ленивый, грубый,И знающий только: «Пей!»
Иль рыхлый, как хлеб, китаец,Чьи губы, как терки, трут, —Ведь каждый перелистаетЕе, как книжку, к утру.
И вот, провожая гостя,Который спешит удрать,Бледнеющая от злостиОткинется на кровать.— Уйти бы в могилу, наземь.О, этот рассвет в окне! —И встретилась взглядом с князем,Пришпиленным на стене.
Высокий, худой, как мощи,В военный одет сюртук,Он в свете рассвета тощемШевелится, как паук.
И руку с эфеса шашки,Уже становясь велик,К измятой ее рубашкеПротягивает старик.
И плюнет она, не глядя,И крикнет, из рук клонясь,«Прими же плевок от бляди,Последний великий князь!»
Он взглядом глядит орлиным,Глазища придвинув вплоть.А женщина с кокаиномК ноздрям поднесла щепоть.
А небо очень зеленымСтановится от зари.И светят в глаза драконамБумажные фонари.
И первые искры зноя, —Рассвета алая нить, —Ужасны, как все земное,Когда невозможно жить.
«С головой под одеяло…»
