Дмитрий Мережковский - Антология поэзии русского зарубежья (1920-1990). (Первая и вторая волна). В четырех книгах. Книга первая

Подражание Беранже

Не знаю как, но, вероятно, чудомИ ты, мой фрак, в изгнание попал.Я помню день, мы вырвались Оттуда,Нас ветр морской неистово трепал.Но в добрый час на берега БосфораВыходим мы, молчание храня.Как дни летят… Как все минует скоро…— Мой старый фрак, не покидай меня.

Шумел Стамбул. Куреньями насыщен,Здесь был иной, какой-то чуждый мир.Я обменять хотел тебя, дружище,На белый хлеб и на прозрачный сыр.Но турки только фесками качнули,Покроя твоего не оценя.В закатном солнце тополи тонули…— Мой старый фрак, не покидай меня.

Я помню, как настойчивей и ближеОтчаянье подкрадывалось вдруг.И мы одни, одни во всем Париже.Еще быстрее суживался круг.Вот-вот судьба своей придавит крышкой.А тут весна… фиалки… блеск огня.И я шептал, неся тебя под мышкой:— Мой старый фрак, не покидай меня.

Но счастье… ты — нечаянность созвучийВ упорной, непослушливой строфе!Не знаю, счастье, чудо или случай,Но вот, гарсон в изысканном кафе,Во фраке, между тесными столами,Скольжу, хрустальными бокалами звеня.Гарсон, сюда! Гарсон, шартрезу даме!— Мой верный фрак, не покидай меня.

А ночью, вынув номер из петлицыИ возвратясь, измученный, домой,Я вспоминаю темные ресницыИ старый вальс… И призрак над Невой.Ты помнишь, как, на отворот атласныйВолну кудрей тяжелых уроня,Она, бледнея, повторяла страстно:— Мой милый друг, не покидай меня.

Бегут, бегут стремительные годы.Сплетаются с действительностью сны.И скоро оба выйдем мы из моды,И скоро оба станем не нужны.Уже иные шествия я внемлю.Но в час, когда, лопатами звеня,В чужой земле меня опустят в землю…— Мой старый фрак, не покидай меня.Шли поезда по Казанской дорогеПрошлое. Бывшее. Тень на пороге.Бедного сердца комок.Шли поезда по Казанской дороге…Таял над лесом дымок.

Летнее солнце клонилось к закату.Ветер вечерний донесГоречь полыни, душистую мяту,Странную свежесть берез.

Где-то над миром, над тайным пределом,Кротко сияла звезда.Где-то какие-то барышни в беломВышли встречать поезда.

Не было? Было? А тень на пороге.Смех раздается, зловещ:— Шли поезда по Казанской дороге…Экая важная вещь!

Бабье лето

Нет даже слова такогоВ толстых чужих словарях.Август. Ущерб. Увяданье.Милый, единственный прах.

Русское лето в России.Запахи пыльной травы.Небо какой-то старинной,Темной, густой синевы.

Утро. Пастушья жалейка.Поздний и горький волчец.Эх, если б узкоколейкаШла из Парижа в Елец…

Amo — Аmare

[74]

Довольно описывать северный снегИ петь петербургскую вьюгу…Пора возвратиться к источнику нег,К навеки блаженному югу.

Там первая молодость буйно прошла,Звеня, как цыганка запястьем.И первые слезы любовь пролилаНад быстро изведанным счастьем.

Кипит, не смолкая, работа в порту.Скрипят корабельные цепи.Безумные ласточки, взяв высоту,Летят в молдаванские степи.

Играет шарманка. Цыганка поет,Очей расточая сиянье.А город лиловой сиренью цветет,Как в первые дни мирозданья.

Забыть ли весну голубую твою,Бегущие к морю ступени,И Дюка, который поставил скамьюПод куст этой самой сирени?..

Забыть ли счастливейших дней ореол,Когда мы спрягали в угареЕдинственный в мире латинский глагол —Аmare, amare, amare?!

И боги нам сами сплетали венец,И звезды светили нам ярко,И пел о любви итальянский певец,Которого звали Самарко.

…Приходит волна, и уходит волна.А сердце все медленней бьется.И чует, и знает, что эта веснаУже никогда не вернется.

Что ветер, который пришел из пустынь,Сердца приучая к смиренью,Не только развеял сирень и латынь,Но молодость вместе с сиренью.

Утешительный романс

Что жалеть? О чем жалеть?Огонек горит, мигая…Надо все преодолеть.Даже возраст, дорогая.

Что есть годы? Что число?Кто связать нас может сроком?Лишь бы только нас неслоНескончаемым потоком.

Сколько раз, свои сердцаНе спасая от контузий,Мы шатались без концаПо республикам иллюзий.

Сколько тягостных колецВсе затягивалось туже!Так уж худо, что конец.А глядишь… назавтра — хуже.

«Возвращается ветер…»

Возвращается ветер на круги своя.   Не шумят возмущенные воды.Повторяется все, дорогая моя,   Повинуясь законам природы.

Расцветает сирень, чтоб осыпать свой цвет.   Гибнет плод, красотой отягченный.И любимой — поэт посвящает сонет,   Уже трижды другим посвященный.

Все есть отблеск и свет. Все есть отзвук и звук.   И, внимая речам якобинца,Я предчувствую, как его собственный внук   Возжелает наследного принца.

Ибо все на земле, дорогая моя,   Происходит, как сказано в песне:Возвращается ветер на круги своя,   Возвращается, дьявол! хоть тресни.

Всеволод Ник. Иванов

Ампир

Когда обманутый философами мир,Тоскуя по богам, создал Наполеона,Средь шатких ступеней недедовского тронаВзошел, как белый крин, изысканный Ампир.

Отзвучье слабое Гомера грубых лир,Кинжал Гармодия, кирпичная колонна,Из лавров Корсики сплетенная корона,И Консул-Генерал, развенчанный кумир…

Верны далекому, задумчивые девыНа пестрых кошельках вторят венков напевы,В цветистом бисере живет еще Давид[75].

Но вместо Греции, Парижа и ВаграмаПод ветром Скифии дрожит ночная рама,И тусклая свеча как золото горит.

Царь Федор

На утре в сумерках седы святые главы;С востока вúшневым окрасил их мороз.В сиреневых снегах, рассевшись, лает пес,Царь с свитою идет к обедне величаво.

Царица статная в мехах, парче, как пава;Царь посох занесет то прямо, то в обнос.Смешливы девушки, и шелк их длинных косОт инея блестит, как бобр пушистый, право.

Поп служит истово, обрядово, как встарь.Горят огни лампад. Великий Государь,На звоннице резной побрякав, уморился.Изволит он глядеть, как за Москвой-рекой,Над стенами Кремля, над домиков толпойПавлиний хвост восхода распустился.

Геометрия

Канту

Когда клубами туч сияет высотаИ медленно плывет полями воздух синий,Безмерным чертежом раскинулась пустыня,Где скрещенных дорог промчались два креста.

Пестреющих полей печалью налита,Струится сеть определенных линий,Покамест вдалеке горы немой твердынейНе ограничена пространства пустота.

Бредет, затерянный, цветочным рубежом,Как все — охваченный могучим чертежом,И медленно растет в его душе Химера:

— Ему принадлежит великий циркуль тот,Который плоскостям ведет железный счет,И с Разумом его согласна эта Мера.

Александр

В Париже пел веселый Беранжер,Дел славных русских горестный свидетель,Что смерть и кровь — казачья добродетель,Калмыцкий крик — для россиян пример.

Но мудрые слова мадам де-Крюденер[76]Царя спасали от сомненья петель.Он знал, что пушками в Антихриста он метил[77],В того, чей рост был мал и чей сюртук был сер.

Вот почему на нем мундир зелено-красный,Лосины, шпага, шарф, а синий взор прекрасныйЦветет божественно, как в полдень небосклон.

Гремят орудия. Каре блестят штыками.Кустом разрывы бомб. И двигает полкамиВо имя Божие властительный масон[78].

Семья