Дмитрий Мережковский - Антология поэзии русского зарубежья (1920-1990). (Первая и вторая волна). В четырех книгах. Книга первая

Александр

В Париже пел веселый Беранжер,Дел славных русских горестный свидетель,Что смерть и кровь — казачья добродетель,Калмыцкий крик — для россиян пример.

Но мудрые слова мадам де-Крюденер[76]Царя спасали от сомненья петель.Он знал, что пушками в Антихриста он метил[77],В того, чей рост был мал и чей сюртук был сер.

Вот почему на нем мундир зелено-красный,Лосины, шпага, шарф, а синий взор прекрасныйЦветет божественно, как в полдень небосклон.

Гремят орудия. Каре блестят штыками.Кустом разрывы бомб. И двигает полкамиВо имя Божие властительный масон[78].

Семья

Меня со всех сторон объял угрюмый быт,Витающих теней угрюмая порода,Хоть в поле за окном январская погодаРумяным серебром и яхонтом горит.

Изба затеряна, как некий малый скитПод звонким куполом пустого небосвода,И в ней одной — цветок в средине огорода,Огонь, священный пляс, на алтаре блестит.

Он согревает нас, он кормит, и в парах,Внушая простецам любовь, тепло и страх,Острит Святой Отец Всевидящее Око[79].

Кишит вокруг семья — дед, внуки, дочки. Род.Так под шатром избы криница жизни бьет,И я гляжу в нее, взволнованный глубоко.

Арсений Несмелов

В ломбарде

В ломбарде старого ростовщика,Нажившего почет и миллионы,Оповестили стуком молоткаМомент открытия аукциона.

Чего здесь нет! Чего рука нуждыНе собрала на этих полках пыльных,От генеральской Анненской звездыДо риз с икон и крестиков крестильных.

Былая жизнь, увы, осужденаВ осколках быта, потерявших имя…Поблескивают тускло ордена,И в запыленной связке их — Владимир.

Дворянства знак. Рукой ростовщикаОн брошен на лоток аукциона,Кусок металла в два золотника,Тень прошлого и — тема фельетона.

Потрескалась багряная эмаль —След времени, его непостоянство.Твоих отличий никому не жаль,Бездарное, последнее дворянство.

Но как среди купеческих судовНадменен тонкий очерк миноносца, —Среди тупых чиновничьих крестовБелеет грозный крест Победоносца.

Святой Георгий — белая эмаль,Простой рисунок… Вспоминаешь кручиФортов, бросавших огненную сталь,Бетон, звеневший в вихре пуль певучих,

И юношу, поднявшего клинокНад пропастью бетонного колодца,И белый — окровавленный платокНа сабле коменданта — враг сдается!

Георгий, он — в руках ростовщика!Но не залить зарю лавиной мрака,Не осквернит негодная рукаЕго неоскверняемого знака.

Пусть пошлости неодолимой клевШвыряет нас в трясучий жизни кузов, —Твой знак носил прекрасный Гумилев,И первым кавалером был Кутузов!

Ты гордость юных — доблесть и мятеж,Ты гимн победы под удары пушек.Среди тупых чиновничьих утехТы — браунинг, забытый меж игрушек.

Не алчность, робость чувствую в глазахТех, кто к тебе протягивает руки,И ухожу… И сердце все в слезахОт злобы, одиночества и муки.

На водоразделе

[80]

Воет одинокая волчихаНа мерцанье нашего костра.Серая, не сетуй, замолчи-ка,Мы пробудем только до утра.

Мы бежим, отбитые от стаи,Горечь пьем из полного ковша,И душа у нас совсем пустая,Злая, беспощадная душа.

Всходит месяц колдовской иконой, —Красный факел тлеющей тайги.Вне пощады мы и вне закона, —Злую силу дарят нам враги.

Ненавидеть нам не разучиться,Не остыть от злобы огневой…Воет одинокая волчица,Слушает волчицу часовой.

Тошно сердцу от звериных жалоб,Неизбывен горечи родник…Не волчиха, родина, пожалуй,Плачет о детенышах своих.

Пять рукопожатий

Ты пришел ко мне проститься. Обнял.Заглянул в глаза, сказал: «Пора!»В наше время в возрасте подобномЕхали кадеты в юнкера.

Но не в Константиновское, милый,Едешь ты. Великий океанТысячами простирает милиДо лесов Канады, до полян

В тех лесах, до города большого,Где — окончен университет! —Потеряем мальчика родногоВ иностранце двадцати трех лет

Кто осудит? Вологдам и БийскамВерность сердца стоит ли хранить?..Даже думать станешь по-английски,По-чужому плакать и любить.

Мы — не то! Куда б ни выгружалаБуря волчью костромскую рать, —Все же нас и Дурову, пожалуй,В англичан не выдрессировать.

Пять рукопожатий за неделю,Разлетится столько юных стай!..…Мы — умрем, а молодняк поделят —Франция, Америка, Китай.

Голод

Удушье смрада в памяти не смылВеселый запах выпавшего снега,По улице тянулись две тесьмы,Две колеи: проехала телега.

И из нее окоченевших рук,Обглоданных — несъеденными — псами,Тянулись сучья… Мыкался вокругМужик с обледенелыми усами.

Американец поглядел в упор:У мужика, под латаным тулупом,Топорщился и оседал топорТяжелым обличающим уступом.

У черных изб солома снята с крыш,Черта дороги вытянулась в нитку,И девочка, похожая на мышь,Скользнула, пискнув, в черную калитку.

Агония

М. Щербакову

— Сильный, державный, на страх врагам!..Это не трубы, — по кровле ржавойВетер гремит, издеваясь: вам,Самодержавнейшим, враг — держава!

Ночь. Почитав из Лескова вслух,Спит император, ребенка кротче.Память, опять твоему веслуИмператрица отдаться хочет.

И поплывут, поплывут года,Столь же бесшумны, как бег «Штандарта».Где, на каком родилась беда,Грозно поднявшая айсберг марта.

Горы былого! Тропа в тропу.С болью надсады дорогой скользкой,Чтоб, повторяя, проверить путьОт коронации до Тобольска.

Где же ошибка и в чем она?Школьницу так же волнует это,Если задача не решена,Если решенье не бьет ответа.

Враг: Милюков из газеты «Речь»,Дума, студенты, Вильгельм усатый?Нет, не об этом тревоги речь,И не над этим сверло досады.

Вспомни, когда на парад ходилПолк кирасир на дворцовом поле,Кто-то в Женеве пиво пил,В шахматы игрывал, думал, спорил.

Плачет царица: и кто такой!Точка. Беглец. Истребить забыли.Пошевелила бы хоть рукой —И от него — ни следа, ни пыли!

Думала: так. Пошумит народ,Вороны бунта устанут каркать,И, отрезвев, умирать пойдетЗа обожаемого монарха.

Думала: склонятся снова лбы,Звон колокольный прогонит полночь,Только пока разрешили быМужу в Ливадии посадовничать!

Так бы и было, к тому и шло.Трепет изменников быстро пронял бы,Если бы нечисть не принесло,Запломбированную в вагоне.

Вот на балконе он (из газетВедомы речи), калмыцки щурясь…И потерялся к возврату следВ заклокотавшей окрепшей буре.

Враг! Не Родзянко, не МилюковИ не иная столицы челядь.Горло сжимает — захват каков! —Истинно волчья стальная челюсть.

Враг! Он лавиной летящей росИ, наступая стране на сердце,Он уничтожил, а не матрос,Скипетр и мантию самодержца.

— Враг, ускользнувший от палача,Я награжу тебя, зверя, змея,Клеткой железной, как Пугача,Пушечным выстрелом прах развею!

Скоро! Сибирь поднялась уже,Не Ермака ли гремят доспехи?Водит полки богатырский жезл,К нашей тюрьме поспешают чехи.

Душно царице. От синих рамХолодно, — точно в пустыне звездной!..Сильный, державный, на страх врагам, —Только сегодня, назавтра — поздно.

Встреча первая