Дмитрий Мережковский - Антология поэзии русского зарубежья (1920-1990). (Первая и вторая волна). В четырех книгах. Книга первая
«С головой под одеяло…»
С головой под одеяло,Как под ветку птаха,Прячется ребенок малыйОт, ночного страха.
Но куда, куда нам скрыться,Если всем мы чужды?Как цыплята под корытце,Под крылечко уж бы!
Распластавшийся кругамиВ небе рок, как коршун.Небо синее над нами —Сводов ночи горше!
Пушкин сетовал о няне,Если выла вьюга:Нету нянюшек в изгнаньи —Ни любви, ни друга!
Письмо
Листик, вырванный из тетрадки,В самодельном конверте сером,Но от весточки этой краткойВеет бодростью и весельем.
В твердых буквах, в чернилах рыжих,По канве разлиновки детской,Мысль свою не писал, а выжегМой приятель, поэт советский:
«День встает, напряжен и меток,Жизнь напориста и резва,Впрочем, в смысле свиных котлетокНас счастливыми не назвать.
Все же, если и все мы тощи,На стерляжьем пуху пальто,Легче жилистые наши мощиВетру жизни носить зато!..»
Перечтешь и, с душою сверив,Вздрогнешь, как от дурного сна:Что, коль в этом гнилом конверте,Боже, подлинная весна?
Что тогда? Тяжелей и горшеНе срываются с якорей.Злая смерть, налети, как коршун,Но скорей, скорей… Скорей!
Александр Вертинский
В степи молдаванской
Тихо тянутся сонные дрогиИ, вздыхая, ползут под откос.И печально глядит на дорогиУ колодцев распятый Христос.
Что за ветер в степи молдаванской!Как поет под ногами земля!И легко мне с душою цыганскойКочевать, никого не любя!
Как все эти картины мне близки,Сколько вижу знакомых я черт!И две ласточки, как гимназистки,Провожают меня на концерт.
Что за ветер в степи молдаванской!Как поет под ногами земля!И легко мне с душою цыганскойКочевать, никого не любя!
Звону дальнему тихо я внемлюУ Днестра на зеленом лугу.И Российскую милую землюУзнаю я на том берегу.
А когда засыпают березыИ поля затихают ко сну,О, как сладко, как больно сквозь слезыХоть взглянуть на родную страну…
1925
Бессарабия
Пани Ирена
Ирине Н-й
Я безумно боюсь золотистого пленаВаших медно-змеиных волос,Я влюблен в Ваше тонкое имя «Ирена»И в следы Ваших слез.
Я влюблен в Ваши гордые польские руки,В эту кровь голубых королей,В эту бледность лица, до восторга, до мукиОбожженного песней моей.
Разве можно забыть эти детские плечи,Этот горький заплаканный рот,И акцент Вашей польской изысканной речи,И ресниц утомленный полет?
А крылатые брови? А лоб Беатриче?А весна в повороте лица?..О, как трудно любить в этом мире приличии,О, как больно любить без конца!
И бледнеть, и терпеть, и не сметь увлекаться,И, зажав свое сердце в руке,Осторожно уйти, навсегда отказатьсяИ еще улыбаться в тоске.
Не могу, не хочу, наконец — не желаю!И, приветствуя радостный плен,Я со сцены Вам сердце, как мячик, бросаю.Ну, ловите, принцесса Ирен!
Сумасшедший шарманщик
Каждый день под окошком он заводит шарманку.Монотонно и сонно поет об одном.Плачет старое небо, мочит дождь обезьянку,Пожилую актрису с утомленным лицом.
Ты усталый паяц, ты смешной балаганщикС обнаженной душой, ты не знаешь стыда.Замолчи, замолчи, сумасшедший шарманщик,Мои песни мне надо забыть навсегда, навсегда.
Мчится бешеный шар и летит в бесконечность,И смешные букашки облепили его,Бьются, вьются, жужжат и с расчетом на вечностьИсчезают, как дым, не узнав ничего.
А высоко вверху Время — старый обманщик,Как пылинки с цветов, с них сдувает года…Замолчи, замолчи, сумасшедший шарманщик,Этой песни нам лучше не знать никогда, никогда.
Мы — осенние листья, нас бурей сорвало.Нас всё гонят и гонят ветров табуны.Кто же нас успокоит, бесконечно усталых,Кто укажет нам путь в это царство весны?
Будет это — пророк или просто обманщик,И в какой только рай нас погонят тогда?Замолчи, замолчи, сумасшедший шарманщик,Эту песнь мы не можем забыть никогда, никогда!
1930
Желтый ангел
В вечерних ресторанах,В парижских балаганах,В дешевом электрическом раю,Всю ночь ломаю рукиОт ярости и мукиИ людям что-то жалобно пою.
Звенят, гудят джаз-баны,И злые обезьяныМне скалят искалеченные рты.А я, кривой и пьяный,Зову их в океаныИ сыплю им в шампанское цветы.
А когда настанет утро, я бреду бульваром сонным,Где в испуге даже дети убегают от меня.Я усталый старый клоун, я машу мечом картонным,И в лучах моей короны умирает светоч дня.
Звенят, гудят джаз-баны,Танцуют обезьяныИ бешено встречают Рождество,А я, кривой и пьяный,Заснул у фортепианоПод этот дикий гул и торжество.
На башне бьют куранты,Уходят музыканты,И елка догорает до конца.Лакеи тушат свечи,Давно замолкли речи,И я уж не могу поднять лица.
И тогда с потухшей елки тихо спрыгнул желтый АнгелИ сказал: «Маэстро, бедный, Вы устали, Вы больны.Говорят, что Вы в притонах по ночам поете танго,Даже в нашем добром небе были все удивлены».
И, закрыв лицо руками, я внимал жестокой речи,Утирая фраком слезы, слезы боли и стыда.А высоко — в синем небе догорали Божьи свечиИ печальный желтый Ангел тихо таял без следа.
1934
Париж
«Dancing girl»[84]
I. «Это бред. Это сон. Это снится…»
Это бред. Это сон. Это снится…Это прошлого сладкий дурман.Это Юности Белая Птица,Улетевшая в серый туман.
Вы в гимназии. Церковь. Суббота.Хор так звонко-весенне поет…Вы уже влюблены, и кого-тоВаше сердце взволнованно ждет.
И когда золотые лампадыКто-то гасит усталой рукой,От высокой церковной оградыОн один провожает домой.
И весной и любовью волнуем,Ваши руки холодные жмет.О как сладко отдать поцелуямСвой застенчивый девичий рот.
А потом — у разлапистой ели,Убежав с бокового крыльца,С ним качаться в саду на качелиБез конца, без конца, без конца…
Это бред… Это сон… Это снится…Это юности сладкий обман,Это лучшая в книге страница,Начинавшая жизни роман.
II. «Дни бегут все быстрей и короче…»
Дни бегут все быстрей и короче,И уже в кабаках пятый годС иностранцами целые ночиВы танцуете пьяный фокстрот.
Беспокойные жадные рукиИ насмешка презрительных губ,А оркестром раздавлены — звукиВыползают, как змеи из труб…
В барабан свое сердце засунуть!..Пусть его растерзает фокстрот!..О как бешено хочется плюнутьВ этот нагло смеющийся рот!..
И под дикий напев людоедов,С деревянною маской лица,Вы качаетесь в ритме соседаБез конца, без конца, без конца…
Это бред. Это сон. Это снится,Это чей-то жестокий обман.Это Вам подменили страницыИ испортили нежный роман.
1937
