Павел Антокольский - Стихотворения и поэмы

139. МАСТЕРСКАЯ

Я спросил у самого себя:Для чего мне эта мастерская?Стены, окна, пол и потолок,Книжные захламленные полки…

Для чего мне ветер в мастерской,Для чего былых веков осколки,Сердце, вечно бьющееся в ладС музыкой седого мирозданья?

Разве не достаточно я жил,Разве не платил честнейшей данью,Разве мало сумрачных ночейБодрствовал по собственной охоте?

Что мне дальше делать? Глину мять,Сочинить роман о Дон-Кихоте,Вырезать из дерева божка,Напоследок в зеркало вглядеться?

В зеркале лицо отражено,Хорошо знакомое мне с детства.Ничего лицо не говорит,Спрашивает молча: «Что мне делать?»

В мастерской со мною разговаривалДоктор Фауст. За его плащомПолыхало и плясало зарево.В пуделе был дьявол воплощен.

Мчались годы. Горьким ремеслом ониПолнились. А в очень ранний год,Ветряными мельницами сломанный,Спал на этой койке Дон-Кихот.

И случалось — целыми столетьямиВ мастерскую я не заходил,С бражниками теми или этимиГрешную компанию водил.

Но случалось — молодость как треснетсяЗабубенной об стену башкой…Но взлетала вверх крутая лестница,Рано рассветало в мастерской.

Сны мои там скапливались лучшие,Зоркие не старились глаза,Терпеливо ожидали случая,Чтобы в них ударила гроза.

И тогда я выстроил театр свой,Чтобы счеты с молодостью свесть.Это жизнь была, а не новаторство —Только правда жизни, вся как есть.

Это значило, что не пора еще,Что и завтра тоже не пора.Строящий, стареющий, сгорающий,Жил я, как цари и мастера!

Мастерская вторая

140. ИСКУССТВО НЕ ЖДЕТ ПРИГЛАШЕНИЙ

Конечно, искусство не ждет приглашенийИ тут же берется за дело,Прищурившись зорче и выбрав мишени,Вниманьем людей завладело.

И сразу — раскрашенный крупно и густо,Весь мир потрясен и всклокочен.Я стар, но, ей-богу, не старше искусства,И мне это нравится очень.

Я видел миры на подрамниках старыхВ запасниках старых музеев.Я слышал, как стонет страданье в гитарах,Мещанскую скуку развеяв.

Я знаю, как дешево критика ценитИ танец, и песню, и рифму.Но пляшет девица на маленькой сценеИ вдруг превращается в нимфу.

И тянутся, тянутся смуглые руки,Единственные в мирозданье.И вся беспредельность блаженства и мукиЗнакома мне в первом изданье.

141. ДОН-КИХОТ

Встал однорукий Сервантес Сааведра,В печку потухшую дует,Свечку свою заслоняет от ветраИ завещанье диктует.

Кончилась молодость. Кончилась старость.Да умирать еще рано!Только одно напоследок осталосьМужество у ветерана.

Будет герой бушевать, балаганить,Странствовать, драться за правду.Не разберутся три века в гиганте,Кто он — герой или автор.

Вот он — последний в своем поколенье,Смелый, осмеянный, милый.Падайте ниц перед ним на колени,Вы, вековые кумиры!

Нравится вам эта честная проза?Без отговорок ответьте!Дюжая скотница, девка в Тобозо,Лучше всех женщин на свете.

Валятся жалкие мельницы, канувКрыльями в низкое небо.Только и гибнет что рать великанов,Только и было что небыль.

Только и есть что бездомная старость,Да умирать неохота!Только одно напоследок осталосьМужество у Дон-Кихота.

Только и есть! Заблуждайся, надейся,Не дорога твоя шкура,Цвет человечества, жертва злодейства,Старая карикатура!

Сколько бы ни было драк и пощечин,Сколько ты ни искалечен,Рыцарь Печального Образа прочен,Путь впереди бесконечен.

142. ИЕРОНИМ БОСХ

Я завещаю правнукам записки,Где высказана будет без опаскиВся правда об Иерониме Босхе.Художник этот в давние годаНе бедствовал, был весел, благодушен,Хотя и знал, что может быть повешенНа площади, перед любой из башен,В знак приближенья Страшного суда.

Однажды Босх привел меня в харчевню.Едва мерцала толстая свеча в ней.Горластые гуляли палачи в ней,Бесстыжим похваляясь ремеслом.Босх подмигнул мне: «Мы явились, дескать,Не чаркой стукнуть, не служанку тискать,А на доске грунтованной на плоскостьВсех расселить в засол или на слом».

Он сел в углу, прищурился и начал:Носы приплюснул, уши увеличил,Перекалечил каждого и скрючил,Их низость обозначил навсегда.А пир в харчевне был меж тем в разгаре.Мерзавцы, хохоча и балагуря,Не знали, что сулит им срам и гореСей живописец Страшного суда.

Не догадалась дьяволова паства,Что честное, веселое искусствоКарает воровство, казнит убийство.Так это дело было начато.Мы вышли из харчевни рано утром.Над городом, озлобленным и хитрым,Шли только тучи, согнанные ветром,И загибались медленно в ничто.

Проснулись торгаши, монахи, судьи.На улице калякали соседи.А чертенята спереди и сзадиВели себя меж них как господа.Так, нагло раскорячась и не прячась,На смену людям вылезала нечистьИ возвещала горькую им участь,Сулила близость Страшного суда.

Художник знал, что Страшный суд напишет,Пред общим разрушеньем не опешит,Он чувствовал, что время перепашетВсе кладбища и пепелища все.Он вглядывался в шабаш беспримерныйНа черных рынках пошлости всемирной.Над Рейном, и над Темзой, и над МарнойОн видел смерть во всей ее красе.

Я замечал в сочельник и на пасху,Как у картин Иеронима БосхаТолпились люди, подходили близкоИ в страхе разбегались кто куда,Сбегались вновь, искали с ближним сходство,Кричали: «Прочь! Бесстыдство! Святотатство!»Так многие из них вершили суд свойВо избежанье Страшного суда.

143. ТРИЗНА

Нет, не отвага. Нет, не малодушье.Ну так какой тысячевольтный токУдарил в глухоту его подушек?Какой глоток огня, какой итог?Что в прожитом он наспех подытожил,Каким желаньем отдыха томим,Двух-трех часов до старости не дожил,Что он наделал сам с собой самим?

С глазу на глаз — иначе нельзя,Потому что мы были друзья.Что ж, простимся, товарищ, навеки!Густо ляжет на бледные векиНекрасивая, грубая тень.

Составляют врачи бюллетень.

… И встают из густого туманаЧерновые наброски романа,Недописанных писем куски,Да простор неоглядной тоски,Да любимая песня, в которойТолько жажда тоски и простора.И еще напоследок встаетТот красавец, что песню поет,Партизан, комиссар, краснодонец,С юных дней, с первых майских бессонниц,Вместе с партией большевиковВзявший на плечи бремя веков,—За туманом, за дымкою смутной,Синеглазый, седой, бесприютный.

Ты еще разобьешь этот ящик сосновый,           Отряхнешь этот прах с твоих ног,Ты очнешься, начнешься сначала и снова           Будешь голоден, чист, одинок.

Нет ни изданных книг, ни любовниц, ни славы,           Ни жилья, ни кола, ни двора.Лишь бы молодость старостью не заросла бы,           Не смолчала бы, не солгала.

Вот встает он, с тобою отчаянно схожий,           На любое заданье готов,В гимнастерке и в брюках из чертовой кожи,           Как в начале двадцатых годов.

Вся редакция — в кипах неправленых гранок,           Дым табачный, бессонная мгла,А за ней — в грозовых облаках спозаранок           Ни жилья, ни двора, ни кола.

А за ней и над ней — во всю ширь мирозданья           Всё мгновенно, ничто не навек.Никогда не прощай, навсегда до свиданья,           Милый друг, золотой человек!

144. СНЫ ВОЗВРАЩАЮТСЯ