Павел Антокольский - Сын

Павел Антокольский

Сын

Памяти младшего лейтенанта Владимира Павловича Антокольского, павшего смертью храбрых 6 июня 1942 года

1

— Вова! Я не опоздал? Ты слышишь?Мы сегодня рядом встанем в строй.Почему ты писем нам не пишешь,Ни отцу, ни матери с сестрой?

Вова! Ты рукой не в силах двинуть,Слёз не в силах с личика смахнуть,Голову не в силах запрокинуть,Глубже всеми лёгкими вздохнуть.

Почему в глазах твоих навекиТолько синий, синий, синий цвет?Или сквозь обугленные векиНе пробьётся никакой рассвет?

Видишь — вот сквозь вьющуюся зеленьСветлый дом в прохладе и в тени,Вот мосты над кручами расселин.Ты мечтал их строить. Вот они.

Чувствуешь ли ты, что в это утроБудешь рядом с ней, плечо к плечу,С самой лучшей, с самой златокудрой,С той, кого назвать я не хочу?

Слышишь, слышишь, слышишь канонаду?Это наши к западу пошли.Значит, наступленье. Значит, надоПодыматься, встать с сырой земли.

И тогда из дали неоглядной,Из далёкой дали фронтовой,Отвечает сын мой ненаглядныйС мёртвою горящей головой:

— Не зови меня, отец, не трогай,Не зови меня, о, не зови!Мы идём нехоженой дорогой,Мы летим в пожарах и в крови.

Мы летим и бьём крылами в тучи,Боевые павшие друзья.Так сплотился наш отряд летучий,Что назад вернуться нам нельзя.

Я не знаю, будет ли свиданье.Знаю только, что не кончен бой.Оба мы — песчинки в мирозданье.Больше мы не встретимся с тобой.

2

Мой сын погиб. Он был хорошим сыном,Красивым, добрым, умным, смельчаком.Сейчас метель гуляет по лощинам,Вдоль выбоин, где он упал ничком.

Метёт метель, и в рог охрипший дует,И в дымоходах воет, и вопитВ развалинах.              А мне она диктуетСчета смертей, счета людских обид.

Как двое встретились? Как захотелиСтать близкими? В какую из ночейЗатеплился он в материнском теле,Тот синий огонёк, ещё ничей?

Пока он спит, и тянется, и тянетРучонки вверх, ты всё ему отдашь.Но погоди, твой сын на ножки встанет,Потребует свистульку, карандаш.

Ты на плечи возьмёшь его. Тогда-тоЗаполыхает синий огонёк.Начало детства, праздничная дата,Ничем не примечательный денёк.

В то утро или в тот ненастный вечерРека времён в спокойствии текла.И крохотное солнце человечьеСтучалось в мир для света и тепла.

Но разве это, разве тут начало?Начала нет, как, впрочем, нет конца.Жизнь о далёком будущем молчала,Не огорчала попусту отца.

Она была прекрасна и огромнаВсе те года, пока мой мальчик рос, —Жизнь облаков, аэродромов, комнат,Оркестров, зимних вьюг и летних гроз.

И мальчик рос. Ему ерошил кудриВесенний ветер, зимний — щёки жёг.И он летел на лыжах в снежной пудреИ плавал в море — бедный мой дружок.Он музыку любил, её широкийСкрипичный вихорь, боевую медь.Бывало, он садится за уроки,А радио над ним должно греметь,Чтоб в комнату набились до отказаЛитавры и фаготы вперебой,Баян из Тулы, и зурна с Кавказа,И позывные станции любой.

Он ждал труда, как воздуха и корма:Чертить, мять в пальцах, красить что-нибудь…Колонки логарифмов, буквы формулПошли за ним из школы в дальний путь,Макеты сцен, не игранных в театре,Модели шхун, не плывших никуда…Его мечты хватило б жизни на триИ на три века, — так он ждал труда.И он любил следить, как вырасталиДома на мирных улицах Москвы,Как великаны из стекла и сталиКупались в мирных бликах синевы.

Он столько шин стоптал велосипедомПо всем Садовым, за Москвой-рекойИ столько плёнки перепортил «ФЭДом»,Снимая всех и всё, что под рукой.И столько раз, ложась и встав с постели,Уверен был: «Нет, я не одинок…»Что он любил ещё? Бродить без целиС товарищами в выходной денёк,Вплоть до зимы без шапки. Неприлично?Зато удобно, даже горячо.Он в сутолоке праздничной, столичнойКак дома был. Что он любил ещё?

Он жил в Крыму то лето. В жарком полднеСверкал морской прилив во весь раскат.Сверкал песок. Сверкала степь, наполнивВесь мир звонками крохотных цикад.Он видел всё до точки, не обиделМельчайших брызг морского серебра.И в первый раз он девочку увиделСовсем другой и лучшей, чем вчера.И девочка внезапно убежала.И звонкий смех ещё звучал в ушах,Когда в крови почувствовал он жалоВнезапной грусти, чаще задышав.

Но отчего грустить? Что за причинаЕму бродить между приморских скал?Ведь он не мальчик, но и не мужчина,Грубил девчонкам, за косы таскал.Так что же это, что же это, что жеТакое, что щемит в его груди?И, сразу окрылён и уничтожен,Он знал, что жизнь огромна впереди.

Он в первый раз тогда мечтал о жизни.Всё кончено. То был последний раз.Ты, море, всей гремящей солью брызни,Чтоб подтвердить печальный мой рассказ.Ты, высохший степной ковыль, наполниВесь мир звонками крохотных цикад.Сегодня нет ни девочки, ни полдня…Метёт метель, метёт во весь раскат.Сегодня нет ни мальчика, ни Крыма…Метёт метель, трубит в охрипший рог,И только грозным заревом багримаСвятая даль прифронтовых дорог.И только по щеке, в дыму махорки,Ползёт скупая, трудная слеза,Да карточка в защитной гимнастёркеГлядит на мир, глядит во все глаза.И только еженощно в разбомблённом,Ограбленном старинном городкеПоёт метель о юноше влюблённом,О погребённом тут, невдалеке.

Гостиница. Здесь, кажется, он прожилНочь или сутки. Кажется, что спалНа этой жёсткой коечке, похожейНа связку железнодорожных шпал.В нескладных сапогах по коридоруПротопал утром. Жадно мыл лицоПод этим краном. Посмеялся вздоруКакому-нибудь. Вышел на крыльцо,И перед ним открылся разорённыйСтаринный этот русский городок,В развалинах, так ясно озарённыйИюньским солнцем.                  И уже гудокВдали заплакал железнодорожный.И младший лейтенант вздохнул слегка.Москва в тумане, в прелести тревожнойБыла так невозможно далека.Опять запел гудок, совсем осипшийВ неравной схватке с песней ветровой.А поезд шёл всё шибче, шибче, шибчеС его открыткой первой фронтовой.Всё кончено. С тех пор прошло полгода.За окнами — безлюдье, стужа, мгла.Я до зари не сплю. Меня невзгодаВ гостиницу вот эту загнала.В гостинице живут недолго, сутки,Встают чуть свет, спешат на фронт, в МосквуМетёт метель, мешается в рассудке,А всё метёт…               И где-нибудь во рвуВдруг выбьется из сил метель-старуха,Прильнёт к земле и слушает, дрожа, —Там, может быть, её детёныш рухнулПод ёлкой молодой у блиндажа.

3

Я слышал взрывы тыщетонной мощи,Распад живого, смерти торжество.Вот где рассказ начнётся. Скажем проще —Вот западня для сына моего.Её нашёл в пироксилине химик,А металлург в обойму загвоздил.Её хранили пачками сухими,Но злость не знала никаких удил.Она звенела в сейфах у банкиров,Ползла хитро и скалилась мертво,Змеилась, под землёй траншеи вырыв, —Вот западня для сына моего.

А в том году спокойном, двадцать третьем,Когда мой мальчик только родился,Уже присматривалась к нашим детямТа сторона, ощеренная вся.Гигантский город видел я когда-тоВ зелёных вспышках мертвенных реклам.Он был набит тщеславием, как ватой,И смешан с маргарином пополам.В том городе дрались и целовались,Рожали или гибли ни за что,И пели «Deutschland, Deutschland uber alles…».Всё было этим лаком залито.

…Как жизнь черна, обуглена. Как густоЗаляпаны разгулом облака.Как вздорожали пиво и капуста,Табак и соль. Не хватит и мелка,Чтоб надписать растущих цен колонки.Меж тем убийцы наших сыновейСпят сладко, запелёнаты в пелёнки,Спят и не знают участи своей.

И ты, наш давний недруг, кем бы ни был,С тяжёлым, бритым, каменным лицом,На женщин жаден, падок на сверхприбыль, —Ты в том году стал, как и я, отцом.Да. Твой наследник будет чистой крови,Румян, голубоглаз и белобрыс.Вотан по силе, Зигфрид по здоровью, —Отдай приказ — он рельсу бы разгрыз.Безжалостно, открыто и толковоЕго с рожденья ввергнули во тьму.— Такого сына ждёшь ты? — Да, такого.— Ему ты отдал сердце? — Да, ему.

Вот он в снегу, твой отпрыск, отработан,Как рваный танк. Попробуй оторвиЕго от снега. Закричи: «Ферботен!» —И впейся в рот в запёкшейся крови.Хотел ли ты для сына ранней смерти?Хотел иль нет, ответом не помочь.Не я принёс плохую весть в конверте,Не я виной, что ты не спишь всю ночь.Что там стучит в висках твоих склерозных?Чья тень в оконный ломится квадрат?Она пришла из мглы ночей морозных.Тень эта — я. Ну как, не слишком рад?Твой час пришёл.                 Вставай, старик.                                  Пора нам.Пройдём по странам, где гулял твой сын.Нам будет жизнь его — киноэкраном,А смерть — лучом прожектора косым.

Над нами небо, как раздранный свиток,Всё в письменах мильонолетних звёзд.Под нами вспышки лающих зениток.Дым разорённых человечьих гнёзд.

Снега. Снега. Завалы снега. Взгорья.Чащобы в снежных шапках до бровей.Холодный дым кочевья. Запах горя.Всё неоглядней горе, всё мертвей.

По деревням, на пустошах горючихТворятся ночью страшные дела.Раскачиваются, скрипя на крючьях,Повешенных иссохшие тела.Расстреляны и догола раздеты,В обнимку с жизнью брошены во рвы,Глядят ребята, женщины и дедыСтеклянным отраженьем синевы.Кто их убил? Кто выклевал глаза им?Кто, ошалев от страшной наготы,В крестьянском скарбе шарил, как хозяин?Кто? — Твой наследник.                       Стало быть, и ты…Ты, воспитатель, сделал эту сволочь,И, пращуру пещерному под стать,Ты из ребёнка вытравил, как щёлочь,Всё, чем хотел и чем он мог бы стать.Ты вызвал в нём до возмужанья похоть,Ты до рожденья злобу в нём разжёг.Видать, такая выдалась эпоха, —И вот трубил казарменный рожок,И вот печатал шагом он гусинымПо вырубленным рощам и садам,А ты хвалился безголовым сыном,Ты любовался Каином, Адам.Ты отнял у него миры ЭйнштейнаИ песни Гейне вырвал в день весны.Арестовал его ночные тайныИ обыскал мальчишеские сны.Ещё мой сын не мог прочесть, не знал их,Руссо и Маркса, еле к ним приник, —А твой на площадях, в спортивных залахКостры сложил из тех бессмертных книг.Тот день, когда мой мальчик кончил школу,Был светел и по-юношески свеж,Тогда твой сын, охрипший, полуголый,Шёл с автоматом через наш рубеж.

Ту, пред которой сын мой с обожаньемНе смел дышать, так он берёг её,Твой отпрыск с гиком, с жеребячьим ржаньемВзял и швырнул на землю, как тряпьё.…Снега. Снега. Завалы снега. Взгорья.Чащобы в снежных шапках до бровей.Холодный дым кочевья. Запах горя.Всё неоглядней горе, всё мертвей.Всё путаней нехоженые тропы,Всё сумрачней дорога, всё мертвей…Передний край. Восточный фронт Европы —Вот место встречи наших сыновей.

Мы на поле с тобой остались чистом, —Как ни вывёртывайся, как ни плачь!Мой сын был комсомольцем.                          Твой — фашистом.Мой мальчик — человек.                       А твой — палач.

Во всех боях, в столбах огня сплошного,В рыданьях человечества всего,Сто раз погибнув и родившись снова,Мой сын зовёт к ответу твоего.

4