Павел Антокольский - Сын
4
Идут года — тридцать восьмой, девятый.Зарублен рост на притолке дверной.Воспоминанья в клочьях дымной ватыБегут, не слившись, где-то стороной,Не точные. Так как же мне вглядетьсяВ былое сквозь туманное стекло,Чтобы его неконченое детствоВ неначатую юность перешло…Стамеска. Клещи. Смятая коробка.С гвоздями всех калибров. Молоток.Насос для шин велосипеда. ПробкаС перегоревшим проводом. МотокЛатунной проволки. Альбом для марок.Сухой разбитый краб. Карандаши.Вот он, назад вернувшийся подарок,Кусок его мальчишеской души,Хотевшей жить. Ни много и ни мало —Жить. Только жить. Учиться и расти.И детство уходящее сжималоОбломки рая в маленькой горсти.Вот всё, что детство на земле добыло.А юность ничего не отнялаИ, уходя на смертный бой, забылаОбломки рая в ящиках стола.
Рисунки. Готовальня. Плоский ящикС палитрой. Два нетронутых холста.И тюбики впервые настоящих,Впервые взрослых красок. ПестротаБеспечности. Всё начерно. Всё наспех.Всё с ощущеньем, что наступит день —В июле, в январе или на пасхе —И сам осудишь эту дребедень.И он растёт, застенчивый и милый,Нескладный, большерукий наш чудак,Вчера его бездействие томило,Сегодня он тоскует просто так.
Холст грунтовать? Писать сиеной, охройИ суриком, чтобы в мазне лучейВозник рассвет, младенческий и мокрый,Тот первый, на земле, ещё ничей…Или рвануть по клавишам, не знаяВ глаза всех этих до-ре-ми-фа-соль,Чтоб в терцинах запрыгала сквознаяСмеющаяся штормовая соль…
Опять рисунки. В пробах и пробелахСквозит игра, ребячливость и лень.Так, может быть, в порывах оробелыхО ствол рогами чешется оленьИ, напрягая струны сухожилий,Готов сломать ветвистую красу.Но ведь оленю ревностно служилиВсе мхи и травы в сказочном лесу.И, невидимка в лунном одеянье,Пригубил он такой живой воды,Что разве лишь охотнице ДианеУдастся отыскать его следы.А за моим мужающим оленемУже неслись, трубя во все рога,Уже гнались, на горе поколеньям,Железные выжлятники врага.
Идут года — тридцать восьмой, девятыйИ пограничный год, сороковой.Идёт зима, вся в хлопьях снежной ваты.И вот он, сорок первый, роковой.В июне кончил он десятилетку.Три дня шатались об руку мы с ним.Мой сын дышал во всю грудную клетку,Но был какой-то робостью томим.В музее жадно глядя на Гогена,Он словно сжался, словно не хотелОжогов солнца в сварке автогеннойВсех этих смуглых обнажённых тел.Но всё светлей навстречу нам вставалаРазубранная, как для торжества,Вся, от Кремля до Земляного вала,Оправленная в золото Москва.Так призрачно задымлены бульвары,Так бойко льётся разбитная речь,Так скромно за листвой проходят пары, —О, только б ранний праздник свой сберечьОт глаз чужих. Всё, что добыто в школе,Что юношеской сделалось душой, —Всё на виду. Не праздник это, что ли?Так чокнемся, сынок! Расти большой.На скатерти в грузинском ресторанеПятно вина так ярко расплылось.Зачёсанный назад с таким стараньем,Упал на брови завиток волос.Так хохоча бесхитростно, так важноИ всё же снисходительно ворча,Он, наконец, пригубил пламень влажный,Впервой не захлебнувшись сгоряча.
Пей. В молодости человек не жаден.Потом, над перевальной крутизной,Поймёшь ты, что в любой из виноградинНацежен тыщелетний пьяный зной.И где-нибудь в тени чинар, в духане,В шмелином звоне старческой зурныПочувствуешь священное дыханьеТысячелетий. Как озареныИ камни, и фонтан у Моссовета,И девочка, что на него глядитИз-под ладони. Слишком много светаВ глазах людей. Он окна золотит,И зайчиками прыгает по стенам,И пурпуром ошпарил облака,И, если верить стонущим антеннам,Работа света очень велика.И запылали щёки. И глубокоМерцали пониманием глаза,Не мальчика я вёл, а полубогаВ открытый настежь мир! И вот гроза,Слегка цыганским встряхивая бубном,С охапкой молний, свившихся в клубок,Шла в облаках над городом стотрубнымНавстречу нам. И это видел бог.Он радовался ей. Ведь пеньем громаНе прерван пир, а только начался.О, только не спешить. Пешком до домаДойдём мы ровным ходом в полчаса.
Москва, Москва. Как много гроз шумелоНад славной головой твоей, Москва!Что ж ты притихла? Что ж белее мела,Не разделяешь с нами торжества?Любимая! Дай руку нам обоим.Отец и сын, мы — граждане твои.Благослови, Москва, нас перед боем.Что нам ни суждено — благослови!Спасибо этим памятникам мощным,Огням театров, пурпуру знамёнИ сборищам спасибо полунощным,Где каждый зван и каждый заменёнМогучим гребнем нового прибоя, —Волна волну смывает, и опятьСверкает жизнью лоно голубое.Отбоя нет. Никто не смеет спать.За наше счастье сами мы в ответе.А наше горе — не твоя вина.Так проходил наш праздник. На рассвете,В четыре тридцать, началась война.
5
Мы не всегда от памяти зависим.Случайный, беглый след карандаша,Случайная открытка в связке писем —И возникает юная душа.Вот, вот она мелькнула, недотрога,И усмехнулась, и ушла во тьму,Единственная, безраздельно строго,Сполна принадлежащая ему.Здесь почерк вырабатывался точный,Косой, немного женский, без прикрас,Тогда он жил в республике восточной,Без близких и вне дома в первый раз —В тылу, в военной школе. И вначалеБыл сдержан в письмах: «Я здоров. Учусь.Доволен жизнью». Письма умолчалиО трудностях, не выражали чувств.Гораздо позже начал он делитьсяТоской и беспокойством: мать, сестра…Но скоро в письмах появились лицаТоварищей. И грусть не так остра.И вот он подавал, как бы на блюде,Как с пылу-жару, вывод многих дней:«Здесь, папа, замечательные люди…»И снова дружба. И опять о ней.Навстречу людям. Всюду с ними в ногу.Навстречу людям — цель и торжество.Так вырабатывался понемногуМужской характер сына моего.Ещё одна тетрадка. Очень чисто,Опрятность школьной выучки храня,Здесь вписан был закон артиллериста,Святая математика огня,Святая точность логики прицельной.Вот чем дышал и жил он этот год.Что выросло в нём искренне и цельноВ сознанье долга, в нежеланье льгот.Ни разу не отвлёкся. Что он видел?Предвидел ли погибельный багрец,Своей души последнюю обитель?И вдруг рисунок на полях: дворецВ венецианских арках. Тут же, рядом,Под кипарисом пушка. Но постой!В какой задумчивости смутным взглядомСмотрел он на рисунок свой простой?Какой итог, какой душевный опытЗдесь выражен? Какой мечты глоток?Итог не подведён, глоток не допит.Оборвалась и подпись: «В. Анток…»
6
Ты, может быть, встречался с этим рослым,Весёлым, смуглым школьником Москвы,Когда, райкомом комсомола посланКопать противотанковые рвы,Он уезжал. Шли многие ребятаИз Пресни, от Кропоткинских ворот,Из центра, из Сокольников, с Арбата —Горластый, бойкий, боевой народ.В теплушках пели, что спокойно можетЛюбимый город спать, что хорошаСтрана родная, что главы не сложитЕрмак на диком бреге Иртыша.А может быть, встречался ты и раньшеС каким-нибудь из наших сыновей —На Чёрном море или на Ла-Манше,На всей планете солнечной твоей.В какой стране, под гул каких прелюдийНа фабрике, на рынке иль в потуТот смуглый школьник пробивался в люди,Рассчитывающий на добротуСлучайности… И если, наблюдая,Узнать его ты ближе захотел,Ответила ли гордость молодая?Иль в суете твоих вседневных делТы позабыл, что этот смуглый, стройный,Одним из нас рождённый человекРос на планете, где бушуют войны,И грудью встретит свой железный век?
Уже он был жандармом схвачен в Праге,Допрошен в Бресте, в Бергене избит,Уже три дня он прятался в оврагеОт чёрной своры завтрашних обид.Уже в предгрозье мощных забастовокВзрослели эти кроткие глаза.Уже свинцовым шрифтом для листовокЕму казалась каждая гроза.Пойдём за ним, за юношей, ведомымПо чёрному асфальту на расстрел.Останови его за крайним домом,Пока он пустыря не рассмотрел.А если и не сын родной, а ближнийВ глазах шпиков гестаповских возник,Запутай след его на свежей лыжнеИ сам пройди невидимо сквозь них.В их чёрном списке все подростки мира,Вся поросль человеческой весныОт Пиреней до древнего Памира.Они в зловещих поисках точны.Почувствуй же, каким преданьем древнимПовеяло от смуглого чела.Ведь молодость, так быстро догорев в нём,Сама клубиться дымом начала —Горячим пеплом всех сожжённых библий,Всех польских гетто и концлагерей,За всех, за всех, которые погибли,Он, полурусский и полуеврей,Проснулся для войны от летаргииМладенческой и ощутил одно:Всё делать так, как делают другие!Всё остальное здесь предрешено…
Не опоздай. Сядь рядом с ним на парте,Пока погоня дверь не сорвала.По крайней мере затемни на картеВ районе Жиздры, западней Орла,Ту крохотную точку, на которойЕму навеки постлана постель.Завесь окно своею снежной шторой,Летящая над городом метель.
Опять, опять к тебе я обращаюсь,Безумная, бесшумная, — пойми:Я с сыном никогда не отпрощаюсь,Так повелось от века меж людьми.И вот опять он рядом, мой ребёнок.Так повелось от века, что ещёТы не найдёшь его меж погребённых:Он только спит и дышит горячо.Не разбуди до срока. Ты — старуха,А он — дитя. Ты музыка, а он, —К несчастью, с детства не лишённый слуха,Он будущее чувствует сквозь сон.
7
