Борис Слуцкий - Собрание сочинений. Т. 2. Стихотворения 1961–1972

НАЧИНАЕТСЯ…

Кончилось мое пока.Началось мое совсем.Крепкий запах табакав каждом уголке осел.

Кончилось мое еще.Началось мое уже.Как мое уже — тощёна последнем рубеже.

Все начала кончил я.Начинается конец.Он тяжелый, как свинец,но правдивый. Без вранья.

ПОВЕРКА

Человек поверяется холодом или жаройв сорок градусов выше и ниже нуля,и еще —               облепляющей весь горизонт мошкарой,и еще —             духотой,                              бездушной, словно петля.

Закипает                и превращается в пар,загорается                   и превращается в дымваша стойкость.                            А тот, кто упал, — пропал,и поэтому лучше быть молодым.

Двадцать градусов лишних он выдержит —                                                                    не пропадет.До костей он промокнет,                                             но всё — не до самых костей.А сгоревши дотла,он восстанет из пепла, пойдети гостей позовет!Напоит и накормит гостей!

Лучше быть молодым!Все, кто может, — спасайся, бегив край,где легкая юность чеканит шаги!

МЕТОД

Мир абстракций, тот, что рядом, рядомжил со мной, глядел туманным взглядом,никогда не посещался мной,был невыездной страной.

Что мне делать в этом странном мире?Обобщения легки, как дым,не оттянут мышцы, словно гири.Предоставим это молодым.

Факты накоплялись и скоплялись,друг за дружку иногда цеплялись,тлели в кучах прелою листвой,палой, прелой, но еще живой.

Я их не выстраивал в системы,этих не соединял я с теми.Я не разворашивал навали концепций в нем не узнавал.

Что там ни толкуй ученый олух,я анатом, а не физиолог.Не геолог я — промысловик.Обобщать я вовсе не привык.

Просто думаю, отнюдь не мыслю,и подсчитываю, а не числюи с древнеславянским языкомдаже в кратком курсе незнаком.

Фактовик, натуралист, эмпирик,а не беспардонный лирик!Малое знаточество своене сменяю на вранье.

«Про меня вспоминают и сразу же — про лошадей…»

Про меня вспоминают и сразу же — про лошадей,рыжих, тонущих в океане.Ничего не осталось — ни строк, ни идей,только лошади, тонущие в океане.

Я их выдумал летом, в большую жару:масть, судьбу и безвинное горе.Но они переплыли и выдумку и игруи приплыли в синее море.

Мне поэтому кажется иногда:я плыву рядом с ними, волну рассекаю,я плыву с лошадьми, вместе с нами беда,лошадиная и людская.

И покуда плывут — вместе с ними и я на плаву:для забвения нету причины,но мгновения лишнего не проживу,когда канут в пучину.

«Пограмотней меня и покультурней!..»

Пограмотней меня и покультурней!Ваш мозг — моей яснее головы!Но вы не становились на котурны,на цыпочки не поднимались вы!

А я — пусть на ходулях — дотянулся,взглянуть сумел поверх житья-бытья.Был в преисподней и домой вернулся.Вы — слушайте!Рассказываю — я.

«Самые лучшие люди из тех, что я знал, не хотели…»

Самые лучшие люди из тех, что я знал, не хотелисамые лучшие книги из тех, что я знал, раскрывать,не разбирались в гуаши, а что до пастели,думали: это кровать.

Первый мной встреченный гений был писарем роты.Быстро, как будто планета Земля обороты,он совершал осмысленье планеты Земли.Вскоре — его перевели.

Самые лучшие люди — самые занятые.Это, наверное, были солдаты простые.Чем занятые? Им надо творить чудесакаждые полчаса.

Им достается не рукопись — только машинопись.Скоропись духа — искусство — им не разобрать.Живопись им непонятна, как клинопись.Песни — любили орать.

Вот отоспятся, отстроются и наедятся —и на искусство, как следует, наглядятся.

БОЛЬ В ГЛАЗАХ

Всю-то жизнь я читал. За этополучаю, как всякий любой,резь в глазах — как от сильного света,как от света прожектора — боль.

За все листанные газеты,что домой ворохами я нес,резь в глазах, как от сильного света,боль до слез.

За текущую макулатуру, —нет того, чтобы мимо текла, —за все читанное мною сдуруболь зеницы мои свела.

Сколько книг человеку нужно?Семь книг?Шесть книг?Пять книг?Жизнь и год-полтора еще нужно,чтоб во всем разобраться в них.

Я теперь на руках их держу,поразмыслю,вдумчиво взвешивая,

а потом:— Извините, — скажу.Сдержанно скажу.Вежливо.

СТАРЫЕ РИФМЫ

Хорошая рифма, словно старинное,сто раз проигранное: «мглу-углу»,хорошая,                 пусть слышанная сторицею,опять пластинкой идет под иглу:все круги ее кружения,все биения ее часов,все пузыри ее брожения,эхо всех ее голосов!

Рифмы, поддержанные двумя векамирусской поэзии, — ее труды.Рифмы, истоптанные — половиками!Рифмы, цветущие — сады!

Не снятые с вооружения, как штык,хранимый на случай рукопашной схватки,едва ощутимые, как рельсовый стык,незабываемые, как родовые схватки!

Нет,не случайно,не даром,не простопервыми в голову приходят они же —рифмы человеческого роста,не выше,не ниже.

Немало книг успею издать,преодолею мели и рифы.О, если бы мне удалось создатьоднуновуюстаруюрифму!

КАКИЕ ЛИЦА У ПОЭТОВ

На словопрении обычном и привычном, послушав речи и окутав плечи какой-то оренбургскою рваниною, ко мне нагнулась, шатнулась, устремилась, ко мне метнулась Ксения Некрасова и громким, истовым, распевным шепотом сказала:

КАКИЕ ЛИЦА У ПОЭТОВ!

Я огляделся. Более того. Я щелкнул выключателем сознания, заведующим звуками. Все стихло. Бесшумно шевелившиеся губы оратора сложились в язвительную, горькую, лихую и благородную усмешку. Какие взгляды он метал! В Сенате — римляне, в Ареопаге — афиняне, в Конвенте — робеспьеристы метали менее значительные взгляды. Действительно:

КАКИЕ ЛИЦА У ПОЭТОВ!

Какие лбы! Какие подбородки! Хладеющая лава оскорбленности. Обвал эмоций. Водопад счастливости. Кардиограмма чувств и мыслей. Карта, притом рельефная, их жизни в искусстве. Как не сказать:

КАКИЕ ЛИЦА У ПОЭТОВ!

Единственный же способ восстановить пропорции — щелчок того же выключателя — включенье звука. Пускай заговорят! Пусть почитают, что написали. Пусть проскандируют свои удачи. Пусть заглушат недоработки. Да, в самом деле: дайте новгородцу поголосить на вече. Дайте якобинцу вотировать какую-нибудь казнь. Пусть римлянин уста отверзнет и крикнет что-нибудь. И мы решим по справедливости: такие или не такие, а если не такие, то —

КАКИЕ ЛИЦА У ПОЭТОВ?

ЯМБЫ

Приступим к нашим ямбам,уложенным в квадратики,придуманным, быть может,еще в начале Аттики,мужские рифмы с женскимиперемежать начнем,весы или качели — качнем?Качнем!

Все, что до нас придумано,все, что за нас придумано,продумано прекрасно,менять — напрасно.Прибавим, если сможем,хоть что-нибудь свое,а убавлять отложим,без ямбов — не житье.

Нет, не житье без ямбов,стариннейших иамбов,и я не пожалеюдля ямбов дифирамбов.От шага ли, от взмаха?Откуль они?Не вем.Не дам я с ними маху,вовек не надоем.

От выдоха ли, вдоха?От маятника, что ли?Но только с ямбом воля,как будто в Диком Поле,когда, до капли вылит,дождем с небес лечу,лечу, лечу навылети знаю, что хочу.

ХОРОШО!