Борис Слуцкий - Собрание сочинений. Т. 2. Стихотворения 1961–1972
«Старшему товарищу и другу…»
Старшему товарищу и другуокажу последнюю услугу.
Помогу последнее сражениенавязать и снова победить:похороны в средство устрашения,в средство пропаганды обратить.
Похороны хитрые рассчитаны,как времянка, ровно от и до.Речи торопливые зачитаны,словно не о том и не про то.
Помогу ему времянку в вечность,безвременье — в бесконечностьпревратить и врезаться в умы.Кто же, как не я и он, не мы?
Мне бы лучше отойти в сторонку.Не могу. Проворно и торопкосуечусь, мечусьи его, уже посмертным, светомя свечусь при этом,может быть, в последний раз свечусь.
НЕ ОБОЙДИ!
Заняв на двух тележках перекрестоки расстелив один на двух платок,они кричали всем здоровым просто:— Не обойди, браток!
Всемна своих двоих с войны пришедшим,всем транспорт для себя иной нашедшим,чем этот, на подшипниках, каток,орали так:— Не обойди, браток!
Всем, кто пешком ходил, пускай с клюкою,пускай на костылях, но ковылял,пусть хоть на миг, но не давал покоютот крик и настроенье отравлял.
А мы не обходили, подходили,роняли мятые рубли в платок.Потом, стыдясь и мучась, отходили.— Спасибо, что не обошел, браток.
В то лето засуха сожгла дождии в закромах была одна полова,но инвалидам пригодилось слово:— Не обойди!
КРАСАВИЦА
В середине четвертого года войныснятся юношам сексуальные сны,а батальные сны снятся тоже, но реже.Сквозь проломы в солдатчине, щели и брешичто-то лучшее мы уже видеть должны.
К середине четвертого года отъелись,притерпелись и вроде бы приоделись,подтянулись! И к счастью каждый воин готов.Молодые! Ну с чем-нибудь двадцать годов.
На обочине фронтового шоссе,в городишке балканском, где женщины всенам казались прекрасными, где почему-тоотпустила война от себя на минуту —
в городишке, где столь переулки узки,что военные тягостные грузовикимеж домов не проходяти пешком все по крученым улицам ходят, —
проживала красавица в том сентябре.Проживала и вечером проходиламимо нашего дома и тихо светила,не паля, словно солнышко на заре.
Прекращалось делопроизводство в штабах.Перекуры в частях боевых нарушались.Табакуры и те, позабыв про табак,отойти от окна и на миг не решались.
Мы не знали, как звали ее, и лицане припомню — в волнах утонуло летейских.Не нашлось лихача, удальца, мудреца,чтобы к ней — познакомиться — разлететься.
Проходила. И четко очерченный ротосвещался улыбкой, как молнией небо.А потом нашу часть отозвали на фронт,и с тех пор я ни разу в том городе не был.
УДОБСТВА
На земле и на голых досках,на снегу засыпал — хоть бы хны!Даже видел цветные сны!Но теперь мне нужны удобства.
Но теперь мне нужен комфорт!Я хочу, чтоб отдельной квартирымне на целую жизнь хватило,потому что я — старый черт.
Вот когда я был молодой —что поесть, где поспать — все едино.А теперь не считаю седины,потому что весь я — седой.
Я уже отыграл свою роль.Я домой иду со спектакляи поэтому, что ли, не так ли,ощущаю холод и боль.
Прежде не ощущал никогдаи впервые теперь ощущаюи поэтому защищаю,плоть свою от тебя, беда.
МОЛОДОСТЬ И СТАРОСТЬ
Рубахи из чертовой кожи!Штаны, как у сатаны! —Ежели вы помоложе,необходимы, нужны.Сквозь проволоку, колючку!По азимуту, напрямик!И каждая закорючказа то, что не любишь кривых,цепляет, не пускает:сиди на месте, не лезь!По ниточке растаскает,по щепочке вырубит лес.
А старость любит шубы,построенные навсегда,и чтоб никакого шума,если горе-беда.Надеялись, а не ждали!Теперь без надежды ждем.Приблизились наши дали:они под косым дождем.Он косит, косит, косит.Он яр, усерден, лихи новостей не приносит,кроме самых плохих.
ДОСРОЧНИК
Скоро высох, как дождь на асфальте.Быстро выдохся — как пожилой.Вы его не колите, не жальте.Ты его прости, пожалей.Применился, перековался,опочил на птичьих правахи притерся к тем, с кем сражался,притерпелся к ним и привык.
И досрочная старость — не кровии не сердца. Старость души.Серебрить не успевшая брови,серебрила его падежи,сединой награждала ритмыи тупила его слова,прежде — резкие, словно бритва,ныне — вислые, как рукава.Словно чашку, его раскокали,разбазарили зазря.Язык его — как у колоколазапечатанного монастыря.
ШУБА
Последнюю в жизни шубу строит пенсионер:сукно должно проноситься лет восемь — десять, не более,но в том, что она последняя, вовсе нету боли:устал в нем каждый мускул, обиделся каждый нерв.
Зазря, за так, задаром пенсию не дают.Решенные им задачи, его большие удачизаслуживают, конечно, клубники, розария, дачи,сверчков за русскою печью, горланящих про уют.
Вот он ходит по горницам, в каждой тушит свет.Вот экономит энергию, ту, что еще осталась.Часто его бессонница лично встречает рассвет,словно чужую юность встречает личная старость.
Вот он перечитывает роман «Война и мир».Сорок лет собирался, нынче выбралось времяи вспомянуть про войны, и поглядеть на мир,донашивать это сладостное, томительное бремя.
Носи свою шубу долго, радуйся, думай, живи,воспитывай клубнику, внучатам читай Крылова,выписывай все журналы и добирай из любвивсе то, что недополучено, иэто доброе слово.
НЕ ВЫБРАЛ ВРЕМЕНИ
Почти столетний РозановИван Никанорычсказал мне: — Будет позднозайти через неделю.Я жду вас только завтра,не позже послезавтра.Ну что вам стоит, собственно,зашли бы, посидели.
Ивану Никанорычув тот вечер оставалосьпять-шесть деньков, не более.Он это разумел.И тихим голосочкомон зазывал настойчивои долгую беседумне обещал взамен.
Что в целодневном хлопотепропустите, прохлопаете,что вы просуетитев обычной суетне, —ни шепотом, ни ропотомвосстановить не пробуйте.Через неделю: умер —вдруг позвонили мне
Хвалил бы меня Розанов?Хулил бы меня Розанов?А может, он бы попростучайком поил меня?И были мне рассказывал,и книги мне раскладывал,по полутемной комнатетихонько семеня?
НАЧИНАЕТСЯ…
Кончилось мое пока.Началось мое совсем.Крепкий запах табакав каждом уголке осел.
Кончилось мое еще.Началось мое уже.Как мое уже — тощёна последнем рубеже.
Все начала кончил я.Начинается конец.Он тяжелый, как свинец,но правдивый. Без вранья.
ПОВЕРКА
