Борис Слуцкий - Собрание сочинений. Т. 1. Стихотворения 1939–1961
«Отягощенный родственными чувствами…»
Отягощенный родственными чувствами,Я к тете шел, чтоб дядю повидать,Двоюродных сестер к груди прижать,Что музыкой и прочими искусствами,Случалось, были так увлечены!
Я не нашел ни тети и ни дяди,Не повидал двоюродных сестер,Но помню, твердо помню до сих пор,Как их соседи,в землю глядя,Мне тихо говорили: «Сожжены…»
Все сожжено: пороки с добродетелямиИ дети с престарелыми родителями.А я стою пред тихими свидетелямиИ тихо повторяю: «Сожжены…»
«Земля, земля — вдова солдата…»
Земля, земля — вдова солдата.Солдат — погиб. Земля живет.Живет, как и тогда когда-то,И слезы вод подземных льет.
Земля солдата полюбила.Он молод был и был красив.И спать с собою положилаПод тихим шелестеньем ив.
А то, что ивы шелестели,Любилися они пока,Земля с солдатом не хотелиПонять. Их ночь была кратка.
Предутренней артподготовкой,Что затянулась до утра,Взметен солдат с его винтовкойИ разнесли его ветра.
Солдат погиб. Земля осталась.Вдова солдатская жива.И, утешать ее пытаясь,Ей что-то шелестит трава.
Еще не раз, не раз, а много,А много, много, много разК тебе придут солдаты снова.Не плачь и слез не лей из глаз.
НАШИ
Все, кто пали —Геройской смертью,Даже тот, кого на бегуПуля в спину хлестнула плетью,Опрокинулся и ни гугу.Даже те, кого часовойЗастрелил зимней ночью сдуруИ кого бомбежкою сдуло, —Тоже наш, родимый и свой.Те, кто, не переехав Урал,Не видав ни разу немцев,В поездах от ангин умирал,Тоже наши — душою и сердцем.Да, большое хозяйство — война!Словно вьюга, она порошила,И твоя ли беда и вина,Как тебя там расположило?До седьмого пота — в тылу,До последней кровинки —На фронте,Сквозь войну,Как звезды сквозь мглу,Лезут наши цехи и роты,Продирается наша судьбаВ минном поле четырехлетнемС отступленьем,Потом с наступленьем.Кто же ей полноправный судья?Только мы, только мы, только мы,Только сами, сами, сами,А не бог с его небесами,Отделяем свет ото тьмы.Не историк-ученый,А воин,Шедший долго из боя в бой,Что Девятого мая доволенБыл собой и своею судьбой.
МЕСЯЦ — МАЙ
Когда война скатилась, как волна,С людей и души вышли из-под пены,Когда почувствовали постепенно,Что нынче мир, иные времена,
Тогда пришла любовь к войскам,К тем армиям, что в Австрию вступили,И кровью прилила ко всем вискам,И комом к горлу подступила.
И письма шли в глубокий тыл,Где знак вопроса гнулся и кружился,Как часовой, в снегах сомненья стыл,Знак восклицанья клялся и божился.
Покуда же послание летелоНа крыльях медленных, тяжелых от войны,Вблизи искали для души и тела.Все были поголовно влюблены.
Надев захваченные в плен убранстваИ натянув трофейные чулки,Вдруг выделились из фронтового братстваВсе девушки, прозрачны и легки.
Мгновенная, военная любовьОт смерти и до смерти без подробностиПриобрела изящества, и дробности,Терзания, и длительность, и боль.
За неиспользованием фронт вернулТела и души молодым и сильнымИ перспективы жизни развернулВ лесу зеленом и под небом синим.
А я когда еще увижу дом?Когда отпустят, демобилизуют?А ветры юности свирепо дуют,Смиряются с большим трудом.
Мне двадцать пять, и молод я опять:Четыре года зрелости промчались,И я из взрослости вернулся вспять.Я снова молод. Я опять в начале.
Я вновь недоучившийся студентИ вновь поэт с одним стихом печатным,И китель, что на мне еще надет,Сидит каким-то армяком печальным.
Я денег на полгода накопилИ опыт на полвека сэкономил.Был на пиру. И мед и пиво пил.Теперь со словом надо выйти новым.
И вот, пока распахивает ритмВсю залежь, что на душевом наделе,Я слышу, как товарищ говорит:— Вернусь домой —Женюсь через неделю.
«Когда совались между зверем…»
Когда совались между зверемИ яростью звериной.Мы поняли, во что мы верим,Что кашу верно заварили.
А ежели она крута,Что ж! Мы в свои садились сани,Билеты покупали самиИ сами выбрали места.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ КЛАССА
На харьковском Конном базареВ порыве душевной лютиНе скажут: «Заеду в морду!Отколочу! Излуплю!»А скажут, как мне сказали:«Я тебя выведу в люди»,Мягко скажут, негордо,Вроде: «Я вас люблю».
Я был председателем классаВ школе, где обучалиДетей рабочего класса,Поповичей и кулачков,Где были щели и лазыИз капитализма — в массы,Где было ровно сорокУмников и дурачков.
В комнате с грязными партамиИ с потемневшими картами,Висевшими, чтоб не порвали,Под потолком — высоко,Я был представителем партии,Когда нам обоим с партиейБыло не очень легко.
Единственная выборнаяДолжность во всей моей жизни,Ровно четыре годаВ ней прослужил отчизне.Эти четыре годаИ четыре — войны,Годы — без всякой льготыВ жизни моей равны.
«Как говорили на Конном базаре?..»
Как говорили на Конном базаре?Что за язык я узнал под возами?
Ведали о нормативных оковахБойкие речи торговок толковых?
Много ли знало о стилях сугубыхВеское слово скупых перекупок?
Что спекулянты, милиционерыМне втолковали, тогда пионеру?
Как изъяснялись фининспектора,Миру поведать приспела пора.Русский язык (а базар был уверен,Что он московскому говору верен,От Украины себя отрезалИ принадлежность к хохлам отрицал),Русский базара — был странный язык.Я — до сих пор от него не отвык.
Все, что там елось, пилось, одевалось,По-украински всегда называлось.Все, что касалось культуры, науки,Всякие фигли, и мигли, и штуки —Это всегда называлось по-русскиС «г» фрикативным в виде нагрузки.Ежели что говорилось от сердца —Хохма жаргонная шла вместо перца.
В ругани вора, ракла, хулиганаВдруг проступало реченье цыгана.Брызгал и лил из того же источника,Вмиг торжествуя над всем языком,Древний, как слово Данилы Заточника[37],Мат, именуемый здесь матерком.
Все — интервенты, и оккупанты,И колонисты, и торгаши —Вешали здесь свои ленты и бантыИ оставляли клочья души.
Что же серчать? И досадовать — нечего!Здесь я — учился, и вот я — каков.Громче и резче цеха кузнечного,Крепче и цепче всех языковГовор базара.
«Первый доход: бутылки и пробки…»
Первый доход: бутылки и пробки.За пробку платят очень мало —За десяток дают копейку.Бутылки стоят очень много —Копейки по четыре за штуку.Рынок, жарящийся под палящимХарьковским августовским солнцем,Выпивал озера напитков,Выбрасывая пробки,Иногда теряя бутылки.Никто не мешал смиренной охоте,Тихим радостям, безгрешным доходам:Вечерами броди сколько хочешьПо опустевшей рыночной площади,Собирай бутылки и пробки.Утром сдашь в киоск сидельцуЗа двугривенный или пятиалтынныйИ в соседнем киоске купишь«Рассказ о семи повешенных».Сядешь с книгой под акациюИ забудешь обо всем на свете.Сверстники в пригородных селахЯгоды и грибы собирали.Но на харьковских полянахРосли только бутылки и пробки.
18 ЛЕТ
