Борис Слуцкий - Собрание сочинений. Т. 1. Стихотворения 1939–1961
«Когда мы вернулись с войны…»
Когда мы вернулись с войны,Я понял, что мы не нужны.
Захлебываясь от ностальгии,От несовершенной вины,Я понял: иные, другие,Совсем не такие нужны.
Господствовала прямота,И вскользь сообщалося людям,Что заняты ваши местаИ освобождать их не будем,
А звания ваши, и чин,И все ордена, и медали,Конечно, за дело вам дали.Все это касалось мужчин.
Но в мир не допущен мужской,К обужам его и одежам,Я слабою женской рукойОбласкан был и обнадежен.
Я вдруг ощущал на себеТо черный, то синий, то серый,Смотревший с надеждой и веройВзор.И перемену судьбе
Пророчествовали и гласилиНе опыт мой и не закон,А взгляд,И один только он —То карий, то серый, то синий.
Они поднимали с земли,Они к небесам увлекали,И выжить они помогли —То синий, то серый, то карий.
«Интеллигенты получали столько же…»
Интеллигенты получали столько жеИ даже меньше хлеба и рублейИ вовсе не стояли у рулей.
За макинтош их звали макинтошники,Очкариками звали — за очки.Да, звали. И не только дурачки.
А макинтош был старый и холодный,И макинтошник — бедный и голодныйГриппозный, неухоженный чудак.
Тот верный друг естественных и точныхИ ел не больше, чем простой станочник,И много менее, конечно, пил.
Интеллигент! В сем слове колокольцыОпять звенят! Какие бубенцы!И снова нам и хочется и колетсяИнтеллигентствовать, как деды и отцы.
ТЕРПЕНЬЕ
Сталин взял бокал вина[39](Может быть, стаканчик коньяка),Поднял тост — и мысль его должнаСохраниться на века:За терпенье!
Это был не просто тост(Здравицам уже пришел конец).Выпрямившись во весь рост,Великанам воздавал малецЗа терпенье.
Трус хвалил героев не за честь,А за то, что в них терпенье есть.
— Вытерпели вы меня, — сказалВождь народу. И благодарил.Это молча слушал пьяных зал.Ничего не говорил.Только прокричал: «Ура!»Вот каковская была пора.
Страстотерпцы выпили за страсть,Выпили и закусили всласть.
«Нам черное солнце светило…»
Нам черное солнце светило,Нас жгло, опаляло оно,Сжигая иные светила,Сияя на небе — одно.
О, черного солнца сиянье,Зиянье его в облаках!О, долгие годы стояньяНа сомкнутых каблуках!
И вот — потемнели блондины.И вот — почернели снега.И билась о черные льдиныЧернейшего цвета пурга.
И черной фатою невестыОкутывались тогда,Когда приходили не вести,А в черной каемке беда.
А темный, а белый, а серыйКазались оттенками тьмы,Которую полною меройМы видели, слышали мы.
Мы ее ощущали.Мы ее осязали.Ели вместе со щами.Выплакивали со слезами.
«Я рос при Сталине, но пристально…»
Я рос при Сталине, но пристальноНе вглядывался я в него.Он был мне маяком и пристанью.И все. И больше ничего.О том, что смертен он, — не думал я,Не думал, что едва живаНеторопливая и умная,Жестокая та голова,Что он давно под горку катится,Что он не в силах — ничего,Что черная давно он пятницаВ неделе века моего.
Не думал, а потом — подумал.Не знал, и вдруг — сообразилИ, как с пальто пушинку, сдунулТого, кто мучил и грозил.Печалью о его кондрашкеСвоей души не замарал.Снял, словно мятую рубашку,Того, кто правил и карал.
И стало мне легко и ясноИ видимо — во все концы земли.И понял я, что не напрасноВсе двадцать девять лет прошли.
ЗВУКОВОЕ КИНО
Когда кино заговорило,Оно актерам рты открыло.Устав от долгой немоты,Они не закрывали рты.То, уши зрителей калеча,Они произносили речи.То, проявляя бурный нрав,Орали реплики из драм.Зачем же вы на нас оретеИ нарушаете покой?Ведь мы оглохли на работеОт окриков и от пинков.
Нет голоса у черной тени,Что мечется меж простыней.Животных ниже и растенийБесплотная толпа теней.Замрите, образы, молчите,Созданья наших ловких рук,Молчанье навсегда включитеНавеки выключите звук.
«Государи должны государить…»
Государи должны государить,Государство должно есть и питьИ должно, если надо, ударить,И должно, если надо, убить.
Понимаю, вхожу в положенье,И хотя я трижды не прав,Но как личное пораженьеПринимаю списки расправ.
«Списки расправ…»
Списки расправ.Кто не прав,Тот попадает в списки расправ.Бо́енный чадИ чад типографский,АроматЦарский и рабский,КолоритБелый и черный,Четкий ритмИ заключенный.Я читалСписки расправ,Я считал,Сколько в списке.Это было одно из правУ живых, у остающихсяЧитать списки расправИ видеть читающих рядом, трясущихсяОт ужаса, не от страха,МятущихсяВихрей праха.
«Проводы правды не требуют труб…»
Проводы правды не требуют труб.Проводы правды — не праздник, а труд!
Проводы правды оркестров не требуют:Музыка — брезгует, живопись требует.
В гроб ли кладут или в стену вколачивают,Бреют, стригут или укорачивают:
Молча работают, словно прядут,Тихо шумят, словно варежки вяжут.
Сделают дело, а слова не скажут.Вымоют руки и тотчас уйдут.
«Вынимаются книжки забытые…»
Вынимаются книжки забытые,Называются вновь имена,Гвозди, в руки распятых забитые,Тянут, тащат с утра до темна.
Знаменитые и безымянные,В шахтах сгинувшие и в рудниках,Вы какие-то новые, странные,Вы на вас не похожи никак.
Чтоб судьбу, бестолковую пряху,Вновь на подлость палач не подбил,Мир, предложенный вашему праху,Отвергаете вы из могил.
Отвергаете сладость забвеньяИ терпенья поганый верняк.Кандалов ваших синие звеньяО возмездии только звенят.
МОШКА́
Из метро, как из мешка,Словно вулканическая масса,Сыплются четыре первых класса.Им кричат: «Мошка!»Взрослым кажется совсем не стыдноУхмыляться гордо и обидно,И не обходиться без смешка,И кричать: «Мошка!»
Но сто двадцать мальчиков, рожденныхВ славном пятьдесят четвертом,Правдолюбцев убежденных,С колыбели увлеченных спортом,Улицу заполонилиТем не менее.Вас, наверно, мамы уронилиПри рождении,Плохо вас, наверно, пеленали.
Нас вообще не пеленали,Мы росли просторно и легко.Лужники, луна ли —Все равно для нас недалеко.Вот она, моя надежда.Вот ее слова. Ее дела.Форменная глупая одеждаЕй давным-давно мала.
Руки красные из рукавов торчат,Ноги — в заменители обуты.Но глаза, прожекторы как будто,У ребят сияют и девчат.Вы пока шумите и пищитеВ радостном предчувствии судьбы,Но, тираны мира, трепещите,Поднимайтесь, падшие рабы.
НОВАЯ КВАРТИРА
