Стихи. 1964–1984 - Виктор Борисович Кривулин
и чувствую приоткровение тверди
ступень ускользающую из-под ног
и тяжесть распахнутой Книги
животной, небесной
«слепяще-либеральный ужас…»
слепяще-либеральный ужас
над политической толпой
кружит погода разнедужась
сверкнет зрачок полуслепой
и отражается на стеклах
очков – оконное стекло
реки раздвоенное жало, чернильница, тень пьедестала
тень ветра черная, которым
чугунный памятник снесло
но память сжатая повтором
в живую слякоть утопляет
сгибающееся весло
и правит лодкой сухопутной
сухие листья подцепляя
с газетным смешанные сором
«неправильная музыка в костях…»
неправильная музыка в костях
ее неплодоносный фосфор
хотя глаза холодные блестят
и по губам безгубым как по доскам
босое пламя пятками стучит
как заживо дощатое растенье
жил музыкант рожденный после всей
существовавшей музыки – при сцене
из оперы глухонемой
он декорация он – дерево для пенья
кукушки, узницы стенной
и ходики устроены как дача
как дом уединенья и работы
над истерическим скрипичным кругом плача
в отмеренном квадрате временной
тюремно-кукольной природы
Я не услышу чтенье
я не услышу чтенье Мандельштама
в амфитеатре тенишевки – сцена
лицейской клюквою обвита
и Царскосельский парк построенный из хлама
и пушкин бегающий среди реквизита
в шинелишке полувоенной
цитаты имена и атрибуты
какой-то истопник – лицо народа
с любовью обращенное к поэту
народному – и все они забыты!
я помню только пропаденье света
перед началом действия, как будто
мне выключили память поворотом
эбеновой и теплой рукоятки
и я не слышал как рукоплескали
пока царила целую минуту
сплошная темнота в небывшем зале
пока прожектор бьющийся в припадке
выхватывал из хаоса и грима
то красный воротник – частицу флага
то царский вензель в уголке обшлага
Антологические стихотворения
«время твое вырастая к полудню…»
время твое вырастая к полудню
к полуночи тает
вечер кончается под граммофонную лютню
полудремлет-получитает
вечер эпохи условно-прекрасной
длинноволосая книга меж пальцев струится
переворачиваемые страницы
тусклый блеск иллюстраций
любили цветенье улыбки зажатой губами
на угадываемой половине
лица – в тени благодатной волос
смесь вырожденческих черт с архаически грубыми
телодвиженьями памяти
так бесконечно любили
что не заметили времени где оно оборвалось
Октябрь 1981
«было – быльем поросло а словно впервые…»
было – быльем поросло а словно впервые
сладкие щекотные дождевые
капли ползут и скользят по щекам
за воротник ныряют
мастерскую природы – ремонтом захламленный храм
вроде бы заново красят но лишь повторяют
слезоточивые парки из первопрочитанных книг
деву разбитый кувшин и художественный родник
самая мысль о прекрасном похожа на осень
озеро где перевернутым носим
дерево кашля сухое – духовное древо в груди
дева в деревьях – гальваноскульптура нагая –
смотрит – не дышит, не дышит но вдруг: подожди!
я не готова еще, отвернись – в эротическом рае
одно ожидание движется все остальное стоит
голым искусственным голографическим слитком
все остальное возможно узнать по открыткам
помнить не вспоминая
все остальное –
только не эту конструкцию чудо – сквожение – стыд
Октябрь 1981
«в мягком и сложносоставном гробу одежды…»
в мягком и сложносоставном гробу одежды –
рабочей праздничной летней
тело протянуто и летает
не испытывая свободы
поверх желанья полет, поневоле
вокруг водокачки что кружит в картофельном поле
вокруг погоды хорошей и скверной
над жилым над казенным зданьем
рукава заполнил северный ветер
они изгибаются как пожарные шланги
волочатся по земле на бугор забегают
соскальзывают в овраг
по их асбестовым рельсам
громыхает поезд кроводвиженья
а внизу неподвижны река и баржа
обе совсем неподвижны
Октябрь 1981
Старуха
над головой невидимый кувшин
о, родниковый груз – воспоминанья
о юном теле о глазах мужчин
сияющих – ты чувствуешь спиною
как выгибается воздушный столб
идя за позвоночною волною
как возле бедер сделался упруг
не заполнимый наслоеньем толп
зазор пространства родственного телу
ты слышишь всплески обнаженных рук
ты раздвигаешь пар молочно-белый
дыханием высоким – всею грудью
старушечью оттачивая плоть
до совершенства – до любовного орудья
каким пронизывает любящих Господь
Июль 1981
Ножницы
летают ножницы – о жизнь моя, над нею
скрежещут ножницы а полночь соловья
защелкнута закрыта на замок
мой голос перекушен – я замолк
но женщина вытягивает шею
себя карманным зеркальцем ловя
и больше не молчу – немотствую, немею
когда прекрасное извечной новизной
ее лицо, как тяжелобольной
мерцает на границах бытия
и счастливо – как никогда не снилось
ни любящим ее ни ей самой
Июль 1981
«так я завидую чуду своих состояний…»
так я завидую чуду своих состояний
редкой секунде прорезавшей небо дневное
когда развернуто радужное сиянье
за спиною голых деревьев
это как дар непрерывной и связанной речи
течение внутреннего монолога
через безлюдные улицы сквозь прозрачные плечи
долго-долго и параллельно холодной реке
вдоль шеи по голубым ключицам
