Стихи. 1964–1984 - Виктор Борисович Кривулин
втянуты в ее воронку
«Есть и у целого народа…»
Есть и у целого народа
трудноскрываемый порыв
к самоубийству. Затворив
ходы, и выходы, и входы,
дыхательная несвобода
свое пространство сотворит
по карте, скатанной в рулон,
когда материки шершавы
наощупь – ни одной державы
не угадаешь, только слом
картона или же бумаги –
разрыв проходит посреди
какой-то – лучше не гляди,
какой земли! пускай во мраке
теряются ее зигзаги,
как неразгаданные знаки
твоей же собственной судьбы
«Карты и календари и карты…»
Карты и календари и карты.
Время и пространство. Время
странствия и растворенья
в кратком словаре стихотворенья
в кольцах речевой блокады.
Оставляем несколько названий,
ломаную линию границы –
безрельефный, безразличнолицый
льется свет со схемы, со страницы
перевернутой над нами.
«Бескрасочье. Одни узорцы…»
Бескрасочье. Одни узорцы
кустарника среди снегов
и розовый при низком солнце
народ березовых стволов.
Но все, в пути разнообразном
в одну сливаясь полосу,
окрашивается изжелто-красным
скольженьем света по лицу
поезд Ленинград – Москва
17 марта
«Всю весну осыпаются стены…»
Всю весну осыпаются стены
обнажаются карты морей обнаженных
сиренево-желтые пятна –
только в лицах ни плаванья, ни перемен
и глаза в перспективе обратной
расширяются дышат глядят искаженно
фиолетовый читан Флоренский; захлопнут
черно-пурпурный Розанов. Угол Садовой
и Гороховой. Окна и люди
в тихих полупрозрачных телах
задыхаются, глохнут
и кричат – но запаяны звуки в сосуде
голубого стекла
нет – бесцветного, не голубого
«Немногие из голосов…»
Немногие из голосов
я слышу – выпростан из хора
туманный стебель, он осколок
весною взорванных лесов
немногое над головою:
размывка облака пустяк
на исторических путях
какое-нибудь Бологое
маячит. Летописный свод
скорей не купол, но пригорок,
внизу овраг, а в разговорах
синица даже не совьет
гнезда. Возможно ли скуднее
прожить – и молча перейти
в искусственную галерею
из неба и резной кости
«что весна? воспаляется кожа земли…»
что весна? воспаляется кожа земли
словно в индокитае с его человеческой жижей
нам духовную тайную почву нашли –
пласт жестокости… что это? – полуоживший
но еще деревянный еще дровяной
жест? какое лицо заслоняя
от яркого света или удара
по лицу, обнажается кожа земная
ветер боли небесной вдоль ребер забора
оградившего стройку – разруху
неужели единственная опора
легконогому древоподобному духу
этот ветер – без тяжести и принужденья
без примесей мглы нефтяной
он тропическое растенье
с картой северных рек
на овальных и глянцевых листьях
с ледоходом на реках – как зернышки риса
осыпается на воду снег
и лежит в черноте маслянистой
слишком долго не тая
«Лимонно-кислый край заката…»
Лимонно-кислый край заката
что нынче издает лимонов
на западе где кисловато
поэту? что он пишет нынче
друзьям нежнейшие затронув
или болезненные струны
над риторическим вопросом
над аллегорией фортуны
протягивается продольный
закат – и в зареве белесом
фронтон желтеет треугольный
с гермесом пушкинского дома
с гримасою александрии
но строй культурного фантома
о чем бы мы ни говорили
и где – в Нью-Йорке или в Риме
невыносим: на плоском фоне
заката, при тьятральном свете
лимонов бедный! резкий ветер
и в барабанном павильоне
устроена библиотека
«Бог погребенный – Бог воскрес…»
Бог погребенный – Бог воскрес
и в серый день послепасхальный
с неисторических небес
его схождение печально
и мы окрашены во цвет
его неизмеримой грусти
о нас которых больше нет
нет ни в природе ни в искусстве
зачем же робкая растет
улыбка мира и согласья
из трещин выбоин пустот
из хаоса и безобразья
и жаль – но сведены ко дням
страдания и воскресенья
года отпущенные нам
не для старенья – во спасенье
«как некогда поэт именье родовое…»
как некогда поэт именье родовое
вновь посетил – и не зарифмовал
ямбические впечатленья –
так возвратясь в утробу учрежденья
где я служил когда-то и скрывал
стихи под канцелярскою листвою,
воссоздаю неузнаваемые стены
и кладбище казенное предметов
и органические стекла на столах –
лед на пруду господском – или это
захватанный полупрозрачный лак
покрыл теченье лет – и почерк ежеденный
слетает стаями с нетающих бумаг
грачи в полях и аисты на крышах
и белые стихи испещрены
заметками врача о пользе тишины
о деревенском воздухе где в нишах
экологических – не дышим но должны
дышать как дышится из лучших или высших
соображений принципов основ –
и возвратясь под неказистый кров
«Не трожь писательским крючком…»
Не трожь писательским крючком
прохожего – он обойдется
без пережитого тишком
сочувствия к нему – без книги
рассказывающей о нем
обезображенные лики!
но лишнего не прибавляй
не дорисовывай за них
по романтическим законам
их судьбы – тесный полурай
из ласки шепота и книг
где опытом одушевленным
едва касаешься других –
от слабого прикосновенья
