Виктор Мамченко - Сон в холодном доме
Еврею
Мерцая солнечным виденьемУ скал горючих и водыПод снежно-розовым цветеньемРастут Израиля сады.
По городам простерты сетиЦивилизаций, но вблизи —Все те же ослики, и детиШумят в божественной грязи.
Ресницы их пречудно длинныИ взоры древние горят, —О них библейские былиныПсалмами в храмах говорят.
На холмах ночь в прохладе млеет,Она — как сон веков святых,И ветер звездный тихо веетДля добрых, мудрых и простых.
О, близок день такого света,Когда народы — твой и мой,По слову вечного Поэта, —Сольются радостью земной.
Но помни, помни, к испытаньюЕще не кончены пути:В дороге к счастью и свиданьюНам надо братьями придти.
Монако
I. «Много золота, много свет…»
Много золота, много света,Будто Боттичелли в раю;Солнце огромного летаУ сердца стоит на краю.
О чем ты мечтаешь, неловкий, —Нет, ведь, покоя нигде;Моря горизонт ломкийПтицами блещет к беде.
Может быть так, как и нынеЗдесь, в отдаленных краях,Ты — в человечьей пустыне, —Без любви, — на тупых остриях.
II. «Прохлада и солнце, и моря черта голубая…»
Прохлада и солнце, и моря черта голубая.Друг мой, довольно, нам незачем дальше идти.Скалы и солнце. Во сне лишь, совсем погибая,Счастье от боли в такое сиянье летит.
Тихое, страшное, бедное сердце, слепое —Может и больше неверную землю любить,Только забыть в голубом и высоком покое —Что душу за други… это — тебя погубить.
III. «Прозрачно всё, воздушно и легко…»
Прозрачно всё, воздушно и легко,Скользит вдоль неба парус осиянный,За ним весь мир воздушностью влеком,Простерт и день по солнцу далеко,Как будто медленным он счастьем пьяный.
Не веришь, нет, я знаю — ты устал,Ты в золотой свободе не уверен;О, как прекрасны мертвые уста —Не правда-ли — там, где-то, у Христа,Или у женщины, которой ты неверен.
Прозрачно тень касается лица,Прозрачно сердце голубой природы;Сольешься в ней, как крайности кольца,Забудешь всё, забудешь до концаИ совести мучительные роды.
«О любви мне говори…»
О любви мне говори —Как тебя любили, —От зари и до зариСчастливы ли были?
Говорила ли емуО любви последней,Так же верила всемуВ синий вечер летний?
Виновата ли ты в чем,Что любовь любила? —За твоим была плечомВся земная сила!
Как же ты любила вновь,Навсегда прощалась,Или древняя любовьБолью оказалась?
Не казалось ли тебе,Что любовь такаяНа костер к своей судьбеУведет, толкая?
Ледяная — и живетТа судьба кострами:Не иди, когда зоветЛегкими перстами.
Тунис в звездах
Уснувший порт, гитара в темнотеВсе итальянские мотивы вторит;А Млечный Путь в безмерной высоте,Срываясь звездами, над морем спорит —Что глуше в легкой тишине,Что глубже в полной вышине.
Ночное Тютчева не знать нельзя.Нельзя не жить Арагвенной печалью —«На холмах Грузии». И вот, скользя,Пришла печаль, и шелковою шальюСжимает туго сердце и плечо,Которому от сердца горячо.
Распяты в небе реи кораблей,Высоко подняты морские тени;А юнга все поет про журавлей,Распластанных в волнах морской кипени,О том, что дева, будто сгоряча,В любви сгорела тихо, как свеча.
О сколько звезд над Африкой твоей!Их может быть на Черноморье столько —В тиши, в ночи, средь жатвенных полей,В сверканье росном, где колосья стойкоТак бурно в грозах вынесли свой рост,Где звездный всплеск божественен и прост.
Теплом согрет, еще теченьем дняТак щедро пролитым в долинах Керуана,Вдруг вижу я, как Лермонтов меняКасается; его мерцает ранаПод звездами — горячей и земной,И кто-то в звездах плачет надо мной.
СТИХОТВОРЕНИЯ РАЗНЫХ ЛЕТ
«Вот опять загорятся пески…»
Вот опять загорятся пески,Замаячится море огнями,Будут звездные всплескиПьяными.
А рядом, в пустыне,Где не видно солнца в яркости,Новые в ночь остынутКости.
Серенадная ночь заглушитОбразы, сонно, на крышах.И будет медлительней шагДуши.
Луна, подражая кубистам,Фантазию встретит на городе,И опять я один из стаБуду голоден.
Будет снова мята постель,От придуманных дерзостей,Буду силиться писать нежности,Стихи.
Захочу опять искриться,Как на пальмах самум,Чтоб не узнать самомуМуть лица.
И опять окрылено, вдруг,Перепутаю райские ценностиИ устану усталость нестиК утру.
Сборник стихов. 1930. Выпуск III.
«И будет день тяжелый и святой…»
И будет день тяжелый и святой,На желтых листьях осень станет биться,И ветер, стиснутый дождливою водой,Приблизить резко огненные лица.Сплетется мост добра и зла,Настанет бредь беснующих моленийИ разума — в знакомой лени —Звездой взмятется синяя зола.А телу жуткая миражится печаль— В высоком ястребе подстреленный полет —Покорные потери на плечах,Легчайший взмах и недолет.
«Стихает бред…»
Стихает бредНежности, слов и зла;В добреОкаянной повислаТоска.В скатеСтиснутых дней— ПесковСкованоВсе, что обиднее.Любви звонкое горе,Напряженной ночью в пустынеСтынетВ горле.Необыкновенные кругиБлагополучия: —Круче,Лунного моря на скалах,Падают руки.Берложной убыли, —В нетерпеливом оскале,— Губы.И умираетСвятое противоречиеБез встречиРая.Звенит тишина в виске,Стынуть в небе образы,Дымятся звездные росыВ песке.
«Числа» 1930, № 2–3
«Загорятся упорно глаза…»
Загорятся упорно глаза,Метнутся сполохами душиИ тяжесть видений сдушит— Голоса.
А потом, исступленные сныЗвездопадами в черное море,Будут вязнуть криком леснымВ горе.
Обползет круг в тишинеРавноценность, с правом единым,И повиснуть крылья льдинамиВ вышине.
К небу, опять, побредутБез дорог — навзничь — на горы,Впереди человек на кресте и в бредуЗагорится.
Ожидать будут вновь по ночамНапряженного, тихого шепотаИ земного, берложного потаПалача.
«За горой залегла последняя ночь…»
За горой залегла последняя ночь,С красной луной недвижной в зенитеИ шуршать облака паутиновых нитей;На осенних кустах умирают мучительно розы,Море рвется меж скалами в звездные клочья.
В памяти образы холодной земли, —Человеческой жизни любовные взятки,И слов искупленья торопливых и зябких,И Бога их звонкие ветры мели,К ангелам входа, глухонемым и безумным…
Человеческий мост из сплетенных людей,Прикрепленный к райскому дереву знанья! —— Стонал и метался под тяжестью снаВеры, любви и надежды, и тяжестью тела,Об дерево бился — паденьем в огонь лебедей.
«Числа» 1931, № 5
