Виктор Мамченко - Сон в холодном доме
С Новым Годом
Снежнозубая улыбкаУ красавицы моей;Веет снегом, веет зыбкоИз заснеженных полей;Ее очи лучевыеВижу часто и во сне;Вся звучит — как ключевыеВоды в солнечной весне;С новогоднею звездоюВ косы месяц заплела,Чтоб надежда красотоюСчастьем-лебедем плылаС Новым годом — в счастье новом,И влюбленность не тая,Вверх бокалы, с добрым словом, —Это Родина моя!
Сон в холодном доме
В зимнем небе низком, мутном —Желтая луна;Я в лесу, в усильи трудном:Предо мной — стена.Подымаюсь. Время ночиВ снежной тишинеНеподвижно. Нету мочи,Силы нет во мне.Страшно мне: я ненавижуИ душа в огне,За стеною дом я вижуИ людей в окне.Вижу золото и вещи,Явства и ковры,Блеск мечей, во тьме зловещий,Час глухой поры.Всё богатство здесь добытоГрабежом, войной,Много и рабов зарыто,Битых за стеной.Слышу споры я и крикиИностранных слов,И слова как звери дики,Будто волчий зов.Затемненный, как туманом,Холодом седин, —«Погублю их я обманом», —Говорит один.Говорит другой: «ОтравойНадо извести!»И кричат: «Войной кровавой,Бог наш, отомсти!..»И грозят мечами, ядом,Глядя на восток…Вижу — дом там, близко, рядом,Как живой цветок.Дом иной, иные люди,Всё не так, как здесь;Ярким светом дышат груди,Дом открытый весь —Для друзей, для мира. К счастьюСтроят жизнь. Она —Целым миром, каждой частьюКак любовь полна.Будто пчелы золотыеЛюди там живут;Вижу — мне они родныеИ к себе зовут.Многочисленны, единыИ сильны в трудеИ упорны, как плотиныНа большой воде.Чуден труд, умны движеньяНапряженных рук;В братском подвиге служеньяНет напрасных мук.Есть у них мечи, отвагаИ огонь, чтоб жечь,Но они у них — для блага,Чтоб народ сберечь.Потому что волчьим воем,Как больной урод, —Черный дом войной, разбоемИстреблял народ.Понимаю: смертью, кровьюДышит черный дом;Светлый дом, чтоб жить с любовью,Счастием ведом.В черном доме — брань и топот,Мерный стали звон,Нет людей и воин — робот…Вот — выходят вон —Это — сон, проснуться надо,Никогда не спать,Но душа и в боли радаВещее познать.Знаю: сплю я мне б проснуться,Но сквозь тяжесть снаВижу, как сгорая гнутсяЧерный дом, стена.
1951
Медонский рассказ
Мне мил мой городок, где прожил яТак много лет и трудных и счастливых,Где холмы, лес и толпы суетливыхПрекрасных птиц вкруг нищего жилья.
И время вечное — когда друзьяНеистово решали и решилиКак надо жить, и как отцы их жили,И что в наш век так жить уже нельзя.
Друзья уйдут, и снова тишинаГлядела пристально в ночные очи;Внизу — Париж, и праздный и рабочий,Он виден мне, скрывает лишь стена.
Мой сад — мой парк! — размером в пять шагов,Но, как в раю, — всё отдано цветенью;Он светом был, он тоже был и тенью, —Убежищем от глупых и врагов.
Шумела звонкая вокруг страна,И не моя, — чужая по закону,Но молодость спешила к шуму, звону,Как добрый гость в круг знойного вина.
Казалось мне, что могут петьПростор и камни кружевной столицы,И свет мерцал глазами чудной птицы,Когда она взлетает, чтоб лететь.
И в дружбу, вдруг, входили ритмы дней —Поэзией, бессонной музой ночи:Не страшен был мне черный день рабочий —Тяжелый труд нерадостных людей.
***У бедствий много есть прямых примет:Как ветры в море связаны с волною —Приметы зла давно слились с войною,И вот она пришла — на много лет.
Случилось так, что в тишине моейВзметнулось всё под окриком тревоги,Дымились прахом чёрные дорогиВ зовущей дали розовых полей.
Не в дикий лес, не в воровской овраг, —В открытый дом и в тайную обительВходил бедою дикой победитель —Цивилизованный хвастливый враг.
Нацисты Гитлера! Приятель мой —Без думы огненной о кругах Данта, —Хотел убить в Париже комендантаИ сам погиб, ведя народный бой.
Его жена тогда сошла с ума,И я готов был горестно поверить,Что знает всё — кому и что отмерить —Судьба людей, премудрая сама.
Не много верят люди в ворожбу,Богам не много кланяются тоже,С природою беседуют всё строже,Но верят все в всесильную судьбу.
Как будто-бы в покорности такойНам легче быть, когда нам путь неведом,Когда ведёт на радости иль к бедамСудьба своей судьбинною рукой.
***Пустой стоит приятеля барак,Над ним звенит весна печалью милой;Не знаю я — тогда какою силойЖила безумная. Не знаю, как.
Пред казнью, говорят, влечёт ко сну,И крепко спит под утро обреченный;Нам снился сон пустынный, злой и чёрный,Когда очнулись в пятую весну.
Мир праздновал победу год, и два,Он сам себе казался чудно новым,Но взгляд победы стал опять суровым,И смеха нет, и дышится едва.
Извечный враг был весел, жив, дышал,Всем людям враг — война, — он не был мертвый,Когда, поверженный и злобой гордый,Свой меч разбойничий как крест держал.
Бывает так, что утра свет не милИ сердце рвется в напряженной ноте,Как если б жил в прославленной свободе,И вот тебя вдруг кто-то ослепил.
В такое утро я бродил в лесу,Деревья черные, во льду, скрипели,Я думал о весне, хмельной в апреле,Что вот ноябрь теперь в себе несу.
Но было мне в печали всё ж легко:Я знал о силе дремлющей в народе,Я знал о солнце вечности в природе,К которому не так уж далеко.
***Есть холм в лесу, с него видны зимойРяды крестов на кладбище недальнем,На том холме, на фоне погребальном,Вдруг встретилась безумная со мной.
Не знаю я — признала-ли меня,Или она теперь для всякой встречиНесла как сон взволнованные речи,Виденьями бесплодными маня.
О, сложность трудная в простых словах!Ты мне дороже ясности небесной,В тебе всегда, как в клетке тесной,Стучится сердца неуёмный взмах.
Убитого приятеля женаИздалека молила, причитала,И небо низкое, как из металла,Над нею стыло, — злая тишина.
Катились слёзы тяжко по щекам —Как зёрна звездные, в глазах — сухие…Слова, слова, с какой еще стихиейСшибётесь вы на подступах к векам!
Безумной речь мне трудно передать:Как понял я — о муже говорила,То дико пела, то в ладоши била,И плакала, чтоб воплем не рыдать.
Французской речи ближе ритм ручья;Я в русский лад вложил потоки речиМоей безумной, неуёмность встречиИ бедственность ее, как понял я.
***Я шёл за ней, сшибая с веток лёд.Вокруг — всё лес, пустынный, бездыханныйСтоит, как храм бесчувственный и странный,И в нем — она, безумная, поёт:
«Где б ни были — везде найду,Сомненье больше не тревожит,Люблю я вас, любовь не можетЛежать снежинкою на льду.
Дорогой, лётаной орлами,Среди обвалов и камнейЯ буду следовать за вамиЛюбовью трудною моей.
И если надо — к смерти строгойЯ подойду, и всё скажу,И боль сожженною дорогойВ своем я сердце покажу.
Но если надо, если надо, —Собой прикрою вас, пойдуОдна на черную беду,И буду гибели я рада…»
Так пела боль ее, — могла бы петь!Безумная спешит тропой крутою,На пень падёт, или скользит пятою,И хлещет ветка жгучая, как плеть.
И к кладбищу стремительно дошла,Мне пальцем детским строго погрозилаИ тёмный взгляд свой гневом исказила, —Своей бедою будто обожгла.
***Страшит безумие невольно нас,Всегда мы видим в разуме спасенье,Но в гибели нам дорого забвенье,Когда зовём и — как на плахе глас.
Но даже там я слышал, за стеной,На кладбище для всех — на вечной плахе,Как любит человек во тьме и страхеПод крыльями надежды голубой.
Отвергнет всё снобический уют, —Не новы чувства, и слова не новы:Беды естественно гремят оковы,И пусть о них безумные поют:
«О, дорогой, что делать мне, —Гостей я к свадьбе пригласила,Они смеялись, я — грозила,А смерть — стояла в стороне.
Они сказали — мертвый выЧто вас люблю — они не знали;И вот — дорогу указалиСреди кладбищенской травы.
Вот видите? — она опять,Как если б вас я не любила;Она мне сердце ослепила,Чтоб как-нибудь его унять.
Какой пустяк, к чему они —Кресты и плиты и ограда?Вы рады мне? — Я — очень рада!Эй, колокол, звени, звени…»
***Она смеялась, но глаза еёСмотрели строже мертвого покоя, —Как очи ангелов, умерших стоя,Проклявших вдруг могильное жильё.
И прочь пошла по узенькой тропе —С поклонами направо и налевоКак некогда, уже венчальной девой,С любимым шла в взволнованной толпе…
И я бежал, — я мог еще бежать! —К жилым домам и к радостям заботыЧтобы кружиться в них и дни и годы,Чтоб просто — жить и разум удержать.
Легенда есть: среди времён иныхДля смертных чашу чудного забвеньяПрислали боги, чтобы жизни звеньяНе прервались отчаяньем живых.
Испив забвенье, вновь живут они.Я пью его, я пьянствую все ночи.И дни мои — тревожней и коротчеПока не вспыхнут звездные огни.
И верен я моим неверным дням,По прежнему волнуют их приходы;Люблю и легкость ясную природы,И сумрачность тяжелую в камнях.
Но простоты уж нет! В каком дворцеЕё я видел, — сердцем или взглядом? —Шла, как дитя, она со мною, рядом,С невыносимым счастьем на лице.
И как сказать: не будет никогда! —О, как она сияла первым цветомДля всех, всегда, везде, как в дне согретомИз облаков зарёвая гряда.
И знаю я: восстанет вечность вновь,И даже так — и в бедственное время,Свободно станет в боевое стремя,Чтоб жизнью билась жаркая любовь.
Еврею
