Николай Заболоцкий - Не позволяй душе лениться: стихотворения и поэмы

1953

114. Поэт

Черен бор за этим старым домом,Перед домом – поле да овсы.В нежном небе серебристым комомОблако невиданной красы.По бокам туманно-лиловато,Посредине грозно и светло, —Медленно плывущее куда-тоРаненого лебедя крыло.А внизу на стареньком балконе —Юноша с седою головой,Как портрет в старинном медальонеИз цветов ромашки полевой.Щурит он глаза свои косые,Подмосковным солнышком согрет, —Выкованный грозами РоссииСобеседник сердца и поэт.А леса, как ночь, стоят за домом,А овсы, как бешеные, прут...То, что было раньше незнакомым,Близким сердцу делается тут.

1953

115. Дождь

В тумане облачных развалинВстречая утренний рассвет,Он был почти нематериаленИ в формы жизни не одет.

Зародыш, выкормленный тучей,Он волновался, он кипел,И вдруг, веселый и могучий,Ударил в струны и запел.

И засияла вся дубраваМолниеносным блеском слез,И листья каждого суставаЗашевелились у берез.

Натянут тысячами нитейМеж хмурым небом и землей,Ворвался он в поток событий,Повиснув книзу головой.

Он падал издали, с наклономВ седые скопища дубрав,И вся земля могучим лономЕго пила, затрепетав.

1953

116. Ночное гулянье

Расступились на площади зданья,Листья клена целуют звезду.Нынче ночью – большое гулянье,И веселье, и праздник в саду.

Но когда пиротехник из рощиБросит в небо серебряный свет,Фантастическим выстрелам ночиНе вполне доверяйся, поэт.

Улетит и погаснет ракета,Потускнеют огней вороха...Вечно светит лишь сердце поэтаВ целомудренной бездне стиха.

1953

117. Неудачник

По дороге, пустынной обочиной,Где лежат золотые пески,Что ты бродишь такой озабоченный,Умирая весь день от тоски?

Вон и старость, как ведьма глазастая,Притаилась за ветхой ветлой.Целый день по кустарникам шастая,Наблюдает она за тобой.

Ты бы вспомнил, как в ночи походныеЖизнь твоя, загораясь в борьбе,Руки девичьи, крылья холодные,Положила на плечи тебе.

Милый взор, истомленно-внимательный,Залил светом всю душу твою,Но подумал ты трезво и тщательноИ вернулся в свою колею.

Крепко помнил ты старое правило —Осторожно по жизни идти.Осторожная мудрость направилаЖизнь твою по глухому пути.

Пролетела она в одиночествеГде-то здесь, на задворках села,Не спросила об имени-отчестве,В золотые дворцы не ввела.

Поистратил ты разум недюжинныйДля каких-то бессмысленных дел.Образ той, что сияла жемчужиной,Потускнел, побледнел, отлетел.

Вот теперь и ходи и рассчитывай,Сумасшедшие мысли тая,Да смотри, как под тенью ракитовойУсмехается старость твоя.

Не дорогой ты шел, а обочиной,Не нашел ты пути своего,Осторожный, всю жизнь озабоченный,Неизвестно, во имя чего!

1953

118. Ходоки

В зипунах домашнего покрояИз далеких сел, из-за Оки,Шли они, неведомые, трое —По мирскому делу ходоки.

Русь металась в голоде и буре,Все смешалось, сдвинутое враз.Гул вокзалов, крик в комендатуре,Человечье горе без прикрас.

Только эти трое почему-тоВыделялись в скопище людей,Не кричали бешено и люто,Не ломали строй очередей.

Всматриваясь старыми глазамиВ то, что здесь наделала нужда,Горевали путники, а самиГоворили мало, как всегда.

Есть черта, присущая народу:Мыслит он не разумом одним, —Всю свою душевную природуНаши люди связывают с ним.

Оттого прекрасны наши сказки,Наши песни, сложенные в лад.В них и ум и сердце без опаскиНа одном наречье говорят.

Эти трое мало говорили.Что слова! Была не в этом суть.Но зато в душе они скопилиМногое за долгий этот путь.

Потому, быть может, и таилисьВ их глазах тревожные огниВ поздний час, когда остановилисьУ порога Смольного они.

Но когда радушный их хозяин,Человек в потертом пиджаке,Сам работой до смерти измаян,С ними говорил накоротке,

Говорил о скудном их районе,Говорил о той поре, когдаВыйдут электрические кониНа поля народного труда,

Говорил, как жизнь расправит крылья,Как, воспрянув духом, весь народЗолотые хлебы изобильяПо стране, ликуя, понесет, —

Лишь тогда тяжелая тревогаВ трех сердцах растаяла, как сон,И внезапно видно стало многоИз того, что видел только он.

И котомки сами развязались,Серой пылью в комнате пыля,И в руках стыдливо показалисьЧерствые ржаные кренделя.

С этим угощеньем безыскуснымК Ленину крестьяне подошли.Ели все. И горьким был и вкуснымСкудный дар истерзанной земли.

1954

119. Возвращение с работы

Вокруг села бродили грозы,И часто, полные тоски,Удары молнии сквозь слезыЛомали небо на куски.

Хлестало, словно из баклаги,И над собранием березПир электричества и влагиСливался в яростный хаос.

А мы шагали по дорогеСреди кустарников и трав,Как древнегреческие боги,Трезубцы в облако подняв.

1954

120. Шакалы

Среди черноморских предгорий,На первой холмистой гряде,Высокий стоит санаторий,Купая ступени в воде.

Давно уже черным сапфиромСклонился над ним небосклон,Давно уж над дремлющим миромМолчит ожерелье колонн.

Давно, утомившись от зноя,Умолкли концерты цикад,И люди в тиши и покоеДавно в санатории спят.

Лишь там, наверху, по оврагам,Средь зарослей горной реки,Полночным окутаны мраком,Не гаснут всю ночь огоньки.

На всем полукружье залива,То там появляясь, то тут,И хищно они и трусливоМерцают, мигают, снуют.

Сперва боязливо и тонко,Потом всё слышней и слышнейС холмов верещанье ребенкаДоносится к миру людей.

И вот уже плачем и визгомНаполнен небесный зенит.Луна перламутровым дискомИспуганно в чащу глядит.

И видит: теснясь друг за другомИ мордочки к небу задрав,Шакалы сидят полукругомЗа темными листьями трав.

О чем они воют и плачут?Кого проклиная, вопят?Под ними у моря маячитКолонн ослепительный ряд.

Там мир золотого сиянья,Там жизнь, непонятная им...Не эти ли светлые зданьяКлянут они воплем своим?

Но меркнет луна Черноморья,И солнце встает в синеву,И враз умолкают предгорья,Туманом укутав траву.

И звери по краю потокаТрусливо бегут в тростники,Где в каменных норах глубокоБеснуются их двойники.

1954

121. В кино

Утомленная после работы,Лишь за окнами стало темно,С выраженьем тяжелой заботыТы пришла почему-то в кино.

Ражий малый в коричневом фраке,Как всегда, выбиваясь из сил,Плел с эстрады какие-то вракиИ бездарно и нудно острил.

И смотрела когда на него тыИ вникала в остроты его,Выраженье тяжелой заботыНе сходило с лица твоего.

В низком зале, наполненном густо,Ты смотрела, как все, на экран,Где напрасно пыталось искусствоК правде жизни припутать обман.

Озабоченных черт не менялиСудьбы призрачных, плоских людей,И тебе удавалось едва лиСопоставить их с жизнью своей.

Одинока, слегка седовата,Но еще моложава на вид,Кто же ты? И какая утратаДо сих пор твое сердце томит?

Где твой друг, твой единственно милый,Соучастник далекой весны,Кто наполнил живительной силойБесприютное сердце жены?

Почему его нету с тобою?Неужели погиб он в боюИль, гонимый жестокой судьбою,Пропадает в далеком краю?

Где б он ни был, но в это мгновеньеЗдесь, в кино, я уверился вновь:Бесконечно людское терпенье,Если в сердце не гаснет любовь.

1954

122. Бегство в Египет

Ангел, дней моих хранитель,С лампой в комнате сидел.Он хранил мою обитель,Где лежал я и болел.

Обессиленный недугом,От товарищей вдали,Я дремал. И друг за другомПредо мной виденья шли.

Снилось мне, что я младенцемВ тонкой капсуле пеленИудейским поселенцемВ край далекий привезен.

Перед Иродовой бандойТрепетали мы. Но тутВ белом домике с верандойОбрели себе приют.

Ослик пасся близ оливы,Я резвился на песке.Мать с Иосифом, счастливы,Хлопотали вдалеке.

Часто я в тени у сфинксаОтдыхал, и светлый Нил,Словно выпуклая линза,Отражал лучи светил.

И в неясном этом свете,В этом радужном огнеДухи, ангелы и детиНа свирелях пели мне.

Но когда пришла идеяВозвратиться нам домойИ простерла ИудеяПеред нами образ свой —

Нищету свою и злобу,Нетерпимость, рабский страх,Где ложилась на трущобуТень распятого в горах, —

Вскрикнул я и пробудился...И у лампы близ огняВзор твой ангельский светился,Устремленный на меня.

1955