Варлам Шаламов - Колымские тетради

Вот две — две капли дождевые

Вот две — две капли дождевые,Добравшиеся до земли,Как существа вполне живыеРаскатываются в пыли.

И ветер прямо с поднебесьяБросает ключ от сундука,Где спрятаны все звуки леса,Ночная летняя тоска.

Сундук открыт — и вся природа,Сорвав молчания печать,Ревет о том, что нет исхода,И листья пробуют кричать.

Осины, вырванные с мясом,Ольхи пугливый голосок,И сосны, стонущие басом,Клонящиеся на песок…

Но буре мало даже шквала,Она хватается за скалы —Хрустит и крошится гранит.И в ветре слышен звук металла,Когда он с камнем говорит…

Пусть я, взрослея и старея

Пусть я, взрослея и стареяВ моей стосуточной ночи,Не мог остола от хорея,Как ни старался, отличить.

Но иногда оленьи нартыСойти, мне кажется, моглиЗа ученические парты,За парты на краю земли,

Где я высокую наукуЗаконов жалости постиг,Где перелистывали рукиСтраницы черных, странных книг.

Людское горе в обнаженье,Без погремушек и прикрас,Последнее преображенье,Однообразнейший рассказ.

Он задан мне таким и на дом.Я повторяю, я учу.Когда-нибудь мы сядем рядом —Я все тебе перешепчу.

Когда, от засухи измучась

Когда, от засухи измучась,Услышит деревянный домТяжелое дыханье тучи,Набитой градом и дождем.

Я у окна откину шторы,Я никого не разбужу.На ослепительные горыГлаза сухие прогляжу.

На фиолетовые вспышкиГрозы, на ливня серебро,А если гроз и ливня слишкомБеру бумагу и перо.

Жизнь другая, жизнь не наша

Жизнь другая, жизнь не наша —Участь мертвеца,Точно гречневая каша,Оспины лица.

Синий рот полуоткрытый,Мутные глаза.На щеке была забыта —Высохла слеза.

И на каменной подушкеСтынет голова.Жмется листьями друг к дружкеЧахлая трава.

Над такою головою,Над таким лицом —Ни надзора, ни конвояНет над мертвецом.

И осталось караульныхНынче только два:Жесткие кусты — багульник

И разрыв-трава.

Я двигаюсь, как мышь

Я двигаюсь, как мышьЛетучая, слепая,Сквозь лес в ночную тишь,Стволов не задевая.

Взята напрасно рольТакого напряженья,Где ощущаешь больОт каждого движенья.

Моей слепой мечтеЗащиты и оплотыЛишь в чувства остроте,В тревожности полета.

И что переживу,И в чем еще раскаюсь,На теплую травуУстало опускаюсь…

Внезапно молкнет птичье пенье

Внезапно молкнет птичье пенье,Все шорохи стихают вдруг.Зловещей ястребиной теньюОписывается круг.

Молчанье, взятое аккордом,И, высунутые из листвы.Рогатые оленьи мордыИ добрые глаза совы.

И предстает передо мноюВеленьем птичьего пера,Лепной готической стеноюМоя зеленая гора.

И я опять в средневековьеЗаоблачных, как церкви, гор,Чистейшей рыцарскою кровьюЕще не сытых до сих пор.

Моей религии убранство,Зверье, узорную листвуВсе с тем же, с тем же постоянствомСебе на помощь я зову.

Я — актер, а лампа — рампа

Я — актер, а лампа — рампа,Лапы лиственниц в окне.Керосиновая лампаРежет тени на стене.

И, взобравшись мне на плечи,Легендарный черный кот,Не имея дара речи,Умилительно поет.

И без слов мне все понятноУ ночного камелька.До мучительности внятнаНеразборчивость стиха.

И спасет в метели белой,Разгулявшейся назло,Тяжесть кошачьего тела,Вдохновенное тепло.

Не хватает чего? Не гор ли

Не хватает чего? Не гор ли,По колено увязших в пески,Чтобы песней прочистить горло,Чтобы выговорить стихи?

Не хватает бумаги писчей,Или силы любой тщеты,Или братского, в скалах, кладбища,О котором не знаешь ты?

Я не верю, не верю крикуВ мире, полном кровавых слез,Проступающих, как земляника,Сквозь траву возле белых берез.

Резче взгляды, резче жесты

Резче взгляды, резче жестыУ деревьев на ветру.У дороги ржавой жестьюПосыпают ввечеру.

Под дырявым небосводомМир имеет вид такой,Что сравнится не с заводом,А с жестяной мастерской.

Ветер в угол смел обрезки —Жестяной осенний сор,Оборвав движеньем резкимНадоевший разговор.

На садовые дорожки

На садовые дорожки,Где еще вчераНа одной скакала ножкеНаша детвора,

Опускаются все нижеС неба облака.И к земле все ближе, ближеСмертная тоска.

Нет, чем выше было небо,Легче было мне:Меньше думалось о хлебеИ о седине.

На обрыве

Скала кричит — вперед ни шагу,Обрывы скользки и голы,И дерево, как древко флага,Зажато в кулаке скалы.

И мгла окутает колени,Глаза завесит пеленой.И все огни людских селенийЗакроет белою стеной.

Стоять, доколе машет знамя,Не потонувшее во мгле,Распластанное над камнями,Живое знамя на скале.

Нынче я пораньше лягу[45]

Нынче я пораньше лягу,Нынче отдохну.Убери же с глаз бумагу,Дай дорогу сну.

Мне лучи дневного светаТяжелы для глаз.Каменистый путь поэтаЛюдям не указ.

Легче в угольном забое,Легче кем-нибудь,Только не самим собоюПрошагать свой путь.

Вся земля, как поле брани

Вся земля, как поле брани,Поле битвы вновь.Каждый куст как будто ранен,Всюду брызжет кровь.

И высокую когда-тоСиневу небесОбернут набухшей ватой,Зацепив за лес.И сентябрь, устав от бега,От пустой тщеты,Пригибает первым снегомПоздние цветы…

Нет, нет! Пока не встанет день

Нет, нет! Пока не встанет день,Ты — только тень, ты — только теньЛюбой полуночной сосны, —Ведь сосны тоже видят сны.

И я гляжу в твое лицо,И я верчу в руках кольцо —Подарок равнодушный мой, —И ты б ушла давно домой,

Когда б успела и моглаСказать, как много было зла,И если бы ночная мглаК нам снисходительна была.

Но, начиная холодеть,Глухая ночь уходит прочь,Как бы желая мне помочь,Помочь получше разглядеть

Зрачки бездонные твоиИ слез едва заметный след.И во все горло соловьиКричат, что начался рассвет.

Слабеет дождь, светлеет день

Слабеет дождь, светлеет день,Бессильны гроз угрозы.Промокший до костей оленьНе изменяет позы.

И мы поймем, шагнув в поля,На острова и поймы,Как независима земляИ как она покойна.

Я сказанье нашей эры