Варлам Шаламов - Колымские тетради
Полька-бабочка
Пресловутый туз бубновый,Номерочек жестяной,Оскорбительной обновойПрикрепляют за спиной.
Золотые стонут трубыСредь серебряного льда,Музыкантов стынут губыОт мороза и стыда.
Рвутся факелов лохмотья,Брызжет в черный снег огонь.Слабый духом, слабый плотьюКровью кашляет в ладонь.
Тот герой, кто крепок телом,А душою слабоват,Тут же кается несмело,В чем и не был виноват.
Ну а тот, кто крепок духом,Вынес ужас ледяной,Тот улавливает ухомСмысл мелодии двойной.
И, от грохота и шумаОтведя усталый взгляд,Смотрит он во мглу угрюмоИ разгадывает ад.
Лед[46]
Еще вчера была рекойИ вымерзла до дна,И под людской хрустит ногойЗастывшая волна.
Она — лишь слепок ледянойЛица живой волны.И ей, наверно, не однойТакие снятся сны.
Весной растает этот ледОкоченевших строк,И берега окрест зальетРазлившийся поток.
Опоздав на десять сорок
Опоздав на десять сорок,Хоть спешил я что есть сил,Я уселся на пригорокИ тихонько загрустил.
Это жизнь моя куда-тоУнеслась, как белый дым,Белый дым в лучах закатаНад подлеском золотым.
Догоняя где-то лето,Затихает стук колес.Никакого нет секретаУ горячих, горьких слез…
Ты волной морского цвета
Ты волной морского цвета,Потемневшей от луны,Захлестнешь глаза поэта,Не сдержавшего волны.
И в твоем глубоком взоре,Взбаламученном до дна,Может — море, может — горе,Может — ненависть видна.
Потому что этим цветом,Северянам на беду,Красят землю только летомДва-три месяца в году.
И, хотя с тобой в союзеОчутились зеркала,Ты моей послушной МузеНеохотно помогла.
Вот такой тысячеглазой,Отраженной в зеркалах,Ты запомнилась мне — сразу,Находясь во всех углах.
И оптическая сила,Умножая облик твой,Взоры все соединилаВ яркий фокус световой.
Бормочут у крыльца две синенькие галки
Бормочут у крыльца две синенькие галки,И воду воробей из лужи важно пьет.Щегол уж не творит, а шпарит по шпаргалке —Я с детства заучил порядок этих нот.
Но прелесть детских лет — не больше, чем невзгода,Чем тяжесть страшная на памяти моей.Мне совестно взглянуть под купол небосвода,Под купол цирковой моих превратных дней,
Дней юности моей, что прожита задаром,Разорванный, растоптанный дневник,Соседство смертных стрел, напитанных анчаром,Опасное соседство книг…
И молодость моя — в рубцах от первых пыток —Возмездья первородного греха.Не самородок, нет, а выплавленный слитокИз небогатых руд таежного стиха.
И зрелость твердая — в крутящейся метели,Бредущая по лесу с топором…Я жизнью заболел, и я лежу в постелиИ трижды в день глотаю горький бром.
Что прошлое? Старухой скопидомкой
Что прошлое? Старухой скопидомкойЗа мной ты ходишь, что-то бормоча,И нищенская грязная котомкаСвисает с твоего костлявого плеча.
Что будущее? Ты — заимодавец —Владелец уймы дутых векселейТы — ростовщик героев и красавиц,Ты — виноград, какого нет кислей.
А настоящее? Схвати его, попробуй,Минуты ход в ладонях ощути…Беги, пока не износилась обувьИ не закрылись торные пути…
Мечты людей невыносимо грубы
Мечты людей невыносимо грубы,И им не нужны светлые слова.Вот почему так немы эти губыИ поседела эта голова.
А жизнь, как зеркало, движению враждебна:Она хранит лишь мертвое лицо,Она вошла ошибкою судебнойНа это шаткое, крикливое крыльцо…
Безобразен и бесцветен
Безобразен и бесцветенХмурый день под ветром серымВсе живущее на свете —Разбежалось по пещерам.
И глядят там друг на другаЛюди, лошади, синицы —Все в один забились угол,Не хотят пошевелиться.
И на небе невысоком,Что по пояс горной круче,Синевой кровоподтекаНабегающие тучи…
Это все — ее советы
Это все — ее советы,Темной ночи шепотки,Обещанья и приветы,Расширявшие зрачки.
Это жизнь в лесу, вслепую,Продвиженье наугад,В темень черно-голубую,В полуночный листопад,
Где шуршат, как крылья птицы,Листья старых тополей,Где на плечи мне садитсяПтица радости моей.
Ни версты, ни годы — ничто нипочем
Ни версты, ни годы — ничто нипочемНе справится с нашим преданьем.Смотри — небеса подпирает плечомСеверное сиянье.
И нас не раздавит глухой небосвод,Не рухнет над жизнью овражьей,Не вплющит в библейский узорчатый ледГорячие головы наши.
Порукой — столбы ледяного огня,Держащие небо ночами…Я рад, что ты все-гаки веришь в меня,Как раньше, как в самом начале…
Мак
Пальцами я отодвинулБагровые лепестки,Черное сердце вынул,Сжал в ладоней тиски.
Вращаю мои ладони,Как жесткие жернова,И падают с тихим стономКапельками слова.
Мне старики шептали:Горя людского знакЭтот цветок печали —Русский кровавый мак.
Это моя эмблема —Выбранный мною герб —Личная моя темаВ тенях приречных верб…
Все плыть и плыть — и ждать порыва
Все плыть и плыть — и ждать порываНабравшей мужества волны.Лететь, волне вцепившись в гриву,Иль видеть сны, глухие сны.
Где над землею раздраженноМигает, щурится грозаИ едкий дым мостов сожженныхЕй набивается в глаза.
В гремящую грозу умрет глухой Бетховен[47]
В гремящую грозу умрет глухой Бетховен,Затмится солнце в Кантов смертный час.Рассержен мир — как будто он виновенИли винит кого-нибудь из нас.
Природа не всегда к искусству равнодушнаИ гения судьбой подчас возмущена,Имеешь уши слышать — слушай,Как затаился гром, как дышит тишина.
Безымянные герои
Безымянные герои,Поднимаясь поутру,Торопливо землю роют,Застывая на ветру.
А чужая честь и доблесть,В разноречье слов и дел,Оккупировала областьМемуаров и новелл.
Но новеллам тем не веря,Их сюжетам и канве,Бродит честь походкой зверяПо полуночной Москве…
Пусть в прижизненном изданье
Пусть в прижизненном изданьеСкалы, тучи и кустыДышат воздухом преданьяГероической тщеты.
Ведь не то что очень сильным —Силы нет уже давно, —Быть выносливым, двужильнымМне на свете суждено.
Пить закатной пьяной брагиРозоватое питье,Над желтеющей бумагойПогружаться в забытье.
И, разбуженный широким,Пыльным солнечным лучом,Я ночным нетрезвым строкамНе доверюсь нипочем.
Я их утром в прорубь сунуИ, когда заледеню,По-шамански дуну, плюну,Протяну навстречу дню.
Если солнце не расплавитЛедяной такой рассказ,Значит, я и жить не вправеИ настал последний час.
Не солнце ли вишневое
