Борис Слуцкий - Лошади в океане
Удачник
Как бы ни была расположенаили не расположенавласть,я уже получил что положено.Жизнь уже удалась.Как бы общество ни информировалось,как бы тщательно ни нормироваласьсласть,так скупо выделяемая,отпускаемая изредка сласть,я уже получил все желаемое.Жизнь уже удалась.Я — удачник!И хоть никуда не спешил,весь задачникрешил!Весь задачник,когда-то и кем-то составленный,самолично перед собою поставленный,я решал, покуда не перерешил.До чего бы я ни добрался,я не так уж старался,не усиливался, не пыхтелради славы и ради имения.Тем не менее —получил, что хотел.
«Не сказануть — сказать хотелось…»
Не сказануть — сказать хотелось.Но жизнь крутилась и вертеласьне обойти, не обогнуть.Пришлось, выходит, сказануть.
Попал в железное кольцо.Какой пассаж! Какая жалость!И вот не слово, а словцо,не слово, а словцо сказалось.
Слава
Местный сумасшедший, раза двачуть было не сжегший всю деревню,пел «Катюшу», все ее словавыводил в каком-то сладком рвенье.
Выходил и песню выводил,верно выводил, хотя и слабо,и когда он мимо проходил,понимал я, что такое слава.
Солон, сладок, густ ее раствор.Это — оборот, в язык вошедший.Это — деревенский сумасшедший,выходяший с песнею во двор.
«Я, наверно, моральный урод…»
Я, наверно, моральный урод:Не люблю то, что любит народНи футбола и ни хоккея,И ни тягостный юмор лакея,Выступающего с эстрад.Почему-то я им не рад.
Нужен я со всей моей дурью,Как четырнадцатый стулВ кабачке тринадцати стульев,Что бы я при этом ни гнул.
Гну свое, а народ не хочетСлушать, он еще не готов.Он пока от блаженства хохочетНад мошенством своих шутов.
«Когда маячишь на эстраде…»
Когда маячишь на эстрадеНе суеты и славы ради,Не чтобы за нос провести,А чтобы слово пронести,
Сперва — молчат. А что ж ты думал:Прочел, проговорил стихиИ, как пылинку с локтя, сдунулСвоей профессии грехи?
Будь счастлив этим недоверьем.Плати, как честный человек,За недовесы, недомерыСвоих талантливых коллег.
Плати вперед, сполна, натурой,Без торгу отпускай в кредитТому, кто, хмурый и понурый,Во тьме безмысленно сидит.
Проси его поверить снова,Что обесчещенное словоГотово кровью смыть позор.Заставь его ввязаться в спор,
Чтоб — слушал. Пусть сперва со злобой,Но слушал, слышал и внимал,Чтоб вдумывался, понималСвоей башкою крутолобой.
И зарабатывай хлопок —Как обрабатывают хлопок.О, как легко ходить в холопах,Как трудно уклоняться вбок.
Профессиональное раскаяние
С неловкостью перечитал,что написалось вдохновенно.Так это все обыкновенно!Какой ничтожный капиталдушибыл вложен в эти строки!Как это плоско, наконец!А ночью все казалось:срокиисполнились!Судьбы венец!Отказываюсь от листка,что мне Доской Судьбы казался.Не безнадежен я пока.Я с легким сердцем отказался!
«Все было на авосе…»
Все было на авосе.Авось был на небосе.Все было оторви да брось.Я уговаривал себя: не бойся.Не в первый раз вывозит на авось.
Полуторки и те с дорог исчезли,телеги только в лирике везут,авось с небосем да кабы да еслиспасибо, безотказные, везут.
Пора включить их в перечень ресурсов,я в этом не увижу пережим —пока за рубежом дрожат, трясутся,мы говорим: «Авось!» — и не дрожим.
Полное отчуждение
Сытый — голодного, здоровый — больногоне понимает сегодня снова.
Начитанный не понимает невеждыи отнимает призрак надежды
на то, что суть не в необразованности,а, напротив, в незаинтересованности
в ловле эрудиционных блох,а в остальном невежда не плох.
Невнимание и непониманиедостигают степени мании.
Уже у блондина для брюнетаникакого сочувствия нету.
Уже меломаны замкнулись в кружок,чтобы послушать пастуший рожок,
слюни от предвкушенья пускают,а пастуха туда не пускают.
«Люди сметки и люди хватки…»
Люди сметки и люди хваткиПобедили людей ума —Положили на обе лопатки,Наложили сверху дерьма.
Люди сметки, люди смекалкиТочно знают, где что дают,Фигли-мигли и елки-палкиЗа хорошее продают.
Люди хватки, люди сноровкиЗнают, где что плохо лежит.Ежедневно дают уроки,Что нам делать и как нам жить.
Черная икра
Ложные классикиложкамипоутружрут подлинную, неподдельную, истинную икру,по почему-то торопятся,словно за ними гонитсяподлинная, неподдельная, истинная конница.
В сущности, времени хватит, чтобы не торопясьсъесть, переварить и снова проголодатьсяи зажевать по две порции той же икры опять —если не верить слухам и панике не поддаться.
Но только ложноклассики верят в ложноклассицизм,верят, что наказуется каждое преступление,и все энергичнее, и все исступленнеековыряют ложками кушанье блюдечек из.
В сущности, времени хватит детям их детей,а икры достанет и поварам и слугам,и только ложные классикиробко и без затей верят,что будет воздано каждому по заслугам.
Продленная история
Группа царевича Алексея,как и всегда, ненавидит Петра.Вроде пришла для забвенья пора.Нет, не пришла. Ненавидит Петрагруппа царевича Алексея.
Клан императора Николаяснова покоя себе не дает.Ненавистью негасимой пылая,тщательно мастерит эшафотдля декабристов, ничуть не желаядаже подумать, что время — идет.
Снова опричник на сытом конепо мостовой пролетает с метлою.Вижу лицо его подлое, злое,нагло подмигивающее мне.
Рядом! Не на чужой стороне —в милой Москве на дебелом конерыжий опричник, а небо в огне:молча горят небеса надо мною.
«Не домашний, а фабричный…»
Не домашний, а фабричныйу квасных патриотов квас.Умный наш народ, ироничныйне желает слушаться вас.
Он бы что-нибудь выпил другое,но, поскольку такая жара,пьет, отмахиваясь рукою,как от овода и комара.
Здешний, местный, тутошний оводи национальный комарпроизносит свой долгий довод,ничего не давая умам.
Он доказывает, обрисовывает,но притом ничего не дает.А народ все пьет да поплевывает,все поплевывает да пьет.
Разговоры о боге
Стесняясь и путаясь:может быть, нет,а может быть, есть, —они говорили о боге,подразумевая то совесть, то честь,они говорили о боге.А те, кому в жизни не повезло,решили, что бог — равнодушное зло,инстанция выше последнейи санкция всех преступлений.Но бог на кресте, истомленный, нагой,совсем не всесильный, скорей всеблагой,сама воплощенная милость,дойти до которой всем было легко,был яблочком, что откатилосьот яблони — далеко, далеко.И Ветхий Завет, где владычил отец,не радовал больше усталых сердец.
Его прочитав, устремилиськ тому, кто не правил и кто не карал,а нищих на папертях собирал —не сила, не право, а милость.
Городская старуха
