Илья Эренбург - Избранное
1947
272–273. ФРАНЦИЯ
1. «Дорога вьется, тянет, тянется…»
Дорога вьется, тянет, тянется.Заборы, люди, города.И вдруг одно: а где же Франция?Запряталась она куда?Бретань, и море в злобе щерится,И скалы рвет огромный вал.Разлука ли? Мне всё не верится,Что эти руки целовал.Не улыбнешься, не расплачешься,А вспомнишь — закричишь со сна.Парижа позднее ребячество,Его туманная весна —В цветах, в огнях, в соленой сырости…Я не спрошу, что стало с ним.Другие девушки там вырослиИ улыбаются другим.Так сделан человек: расстанется,Всё заметет тяжелый снег.И я как все. А где же Франция?Я выдумал ее во сне.Но ты не говори о верности,Я верен, только не себе —Тому, что бьется, вьется, вертится —Своей тоске, своей судьбе.
2. «Читаешь, пишешь, говоришь…»
Читаешь, пишешь, говоришь,И вдруг встает былой Париж,Огромный, огненный, живой,С горячей мокрой синевой.Как он сумел прийти сюда?Ходить — не ходят города,Им тяжело, у них дома.И кто из нас сошел с ума?Тот город, что, забыв про честь,Готов в любое сердце влезть,Готов смутить любой покойСвоей шарманочной тоской, —Сошел ли город тот с ума,Сошли ли с мест своих дома?Иль, может, я в бреду ночном,Когда смолкает всё кругом,Сквозь сон, сквозь чащу мутных лет,Сквозь ночь, которой гуще нет,Сквозь снег, сквозь смерть, сквозь эту тишьБреду туда — всё в тот Париж?
1947
274. «Мне всё мерещится одна…»
Мне всё мерещится однаБольшого полдня тишина,И те же блики от каштана,И тот же зной, как мед, густой,Кувшин, а рядом два стакана,Один с вином, другой пустой.Обычно отвечают: «Ба,Что тут попишешь, не судьба…»Уж больше ничего не будет,Теперь и вспоминать смешно,А всё мерещится одно:Так и ушел и не пригубил…
1947
275. «Тарханы — это не поэма…»
Тарханы — это не поэма,Большое крепкое село.Давно в музей безумный ДемонСдал на хранение крыло.И посетитель видит хрупкий,Игрушечный, погасший мир,Изгрызанную в муке трубкуИ опереточный мундир.И каждому немного лестно,Что это — Лермонтова кресло.На стенах множество цитатО происшедшей перемене.А под окном заглохший садИ «счастье», скрытое в сирени.Машины облегчили труд.В селе теперь десятилетка.Колхозники исправно чтутДела прославленного предка,И каждый год в тот день июля,Когда его сразила пуля,В Тарханах праздник. Там с утраВся приодета детвора.Уж кумачом зардели арки,Уж сдали государству рожь,И в старом лермонтовском паркеТанцует дружно молодежь.Здесь нет ни топота, ни свиста…Давно забыт далекий выстрел,И только в склепе, весь продрог,Стоит обшитый цинком гроб.Мотор заглох, шофер хлопочет.А девушка в избе бормочетВсё тот же сердцу милый стих,И страсть в ее глазах глухих,Приподняты углами брови,А ночь, как некогда, темна.Поют и пьют. Стихи читают. Сквернословят.А сердце в цинк стучит. Всё выпито до дна.«Люблю отчизну я, но странною любовью…»А что тут странного? Она одна.
1947
276-278. У РЖЕВА
1. «Трагедия закончена — так пишут…»
Трагедия закончена — так пишут,И это правда, — строят города,Влюбляются и по ночам не слышат,Как голосит железная беда.Но вот война — окопы, танк подбитый,Оборван провод и повисла нить,Как будто после той ужасной битвыЗдесь занавес забыли опустить.Торчит стена расщепленного дома,В глубоких ямах желтая вода.Как это всё мучительно знакомо,Мне кажется, что я здесь жил всегда.Обломаны, обрублены деревья,Черны они, в них битв минувших страсть,И, руки заломив в последнем гневе,Они ни жить не могут, ни упасть.
2. «Могила солдата, а имени нет…»
Могила солдата, а имени нет,Мы дату едва разобрали, —Здесь в сорок втором, не дождавшись побед,Погиб неизвестный товарищ.Тогда отступали, и он отступал.Потом был приказ закрепиться.В Москве не раздался торжественный залп —Погиб он в проигранной битве.Откуда шли танки? Хватило ль гранат?В газете никто не поведал,Как в сорок втором неизвестный солдатУвидел впервые победу.О том не узнали ни мать, ни жена,С похода друзья не вернулись.Он спит одиноко, и только соснаВ почетном стоит карауле.
3. «Прохожий, подойди. Лежим в могиле братской…»
Прохожий, подойди. Лежим в могиле братской.Нас было четверо, любили мы смеяться,Цвела тогда сирень, мы были влюблены,Ходили в школу мы за месяц до войны.Прохожий, пели мы. Потом запели пули.Ты знаешь жизнь, в нее мы только заглянули.Мы жить хотели, но была беда:Мы отступали и сдавали города.В то лето было много горя и развалин.Кукушки коротко в то лето куковали,Мы в поле залегли, касалась щек трава.Была пред нами смерть, а позади — Москва.Есть нечто, вечности оно дороже:Погибли мы, но ты живешь, прохожий,Ты смотришь, говоришь, и этот день живойСтоит, как облако, над розовой Москвой.
1948(?)
279. «Я в море вижу не свободу…»
Я в море вижу не свободу,А некий исполинский труд,Как будто яростные водыПовинность тяжкую несут.С ожесточеньем терпеливымПрилив сменяется отливом,Стихия пробует восстать,Закону темному покорна,Шумит, грозит. А после штормаВсё та же тишина и гладь.Скажи мне, сколько нужно странствий,Как отвергал, как был отвергнут,Чтоб говорило море сердцуО верности, о постоянстве,Чтоб стало всё, чем жил и жив,Как тот прилив, как тот отлив?
1948(?)
280. «У маленькой речушки на закате…»
У маленькой речушки на закате,Закинув удочку, сидел мечтательИ, отдыхая от своих тревог,Глядел на неподвижный поплавок.Он смутно думал: «Тонет луг в тумане,Возможно, завтра и меня не станет,Но будет снова тот же летний день,И та же рябь реки, и та же лень».О вечности он думал смутно, вяло,А рядом на песочке трепеталаИм пойманная рыбка. Где вода?Ее не будет больше никогда.Дышать она пыталась. Слишком поздно:Не для нее сухой и грозный воздух.Вздымались жабры. Белый жег песок.Мечтатель всё глядел на поплавок.
1948(?)
281. «К вечеру улегся ветер резкий…»
К вечеру улегся ветер резкий,Он залег в тенистом перелеске, —Уверяли галки очень колко,Что растет там молодая елка.Он играл с ее колючей хвоей,Говорил: «На свете есть другое,А не только эти елки-палки,А не только глупенькие галки».Говорил, что он бывал на Тибре,Танцевал с нарядными колибри,Обнимал высокую агаву,Но нашлась и на него управа.Отвечала молодая елка:«Я в таких речах не вижу толка,С вами я почти что незнакома,Нет у вас ни адреса, ни дома,Может, по миру гулять просторней,Но стыдитесь — у меня есть корни,Я стою здесь с самого начала,Как моя прабабушка стояла.Я не мельница. Зачем мне ветер?У меня, наверно, будут дети.На мои портреты ротозеиСмотрят в краеведческом музее».Вздрогнули деревья на рассвете —Это поднялся внезапно ветер,И завыла на цепи собакаОттого, что ветер выл и плакал,Оттого, что без цепи привольно,Оттого, что даже ветру больно.
1948(?)
